Характеристика
Шрифт:
— Эй! Ты не спишь?
— Ну, здрасте! — Она заразительно смеется. Оборачивается. Петя увлеченно копошится на заднем сиденье, среди своих игрушек. В глазах Жанны снова озорные зарницы.
— Представь, я рада, что уезжаю! Пустопорожние споры, разговоры начали набивать оскомину… И все ж, по-моему, Моне лучше всех. Его насыщенные светом пейзажи…
Я едва не завалил машину в кювет. Жанна вещала словами «дяди» лысого. Даже назидательная интонация — его. Как клещами перехватило дыхание — мне дурно? — белый свет померк. Тормоз! Петя ткнулся мне в спину, что-то залепетав. Тут я и догадался: свет закрыли его ручонки. Пришлось объяснять, что так делать нельзя,
— Чего вдруг ты согласилась уехать?
— Ты же сам захотел!
— Ах, да…
От бесцветного ответа стало не по себе. Ничто в ней не дрогнуло, ничем она себя не выдала. Отодвинулась к двери и стала рассказывать Пете длинную сказку. Но тот не поверил доброй синеглазой принцессе. Встав на сиденье, упорно требовал свою излюбленную песню. Жанна смиренно вздохнула и, тронув меня за плечо, пригласила запевать. И мы выводим дуэтом:
Заинька белый
прыгал день целый…
— Браво! — Петя счастлив, что растормошил нас, а я сдерживаю распрямляющуюся пружину боли: этот ее скорый отъезд неспроста. Наскучил дядька-лыска, она и воспользовалась подвернувшимся случаем… Женишок — мужик серьезный, ему врать не резон. «На неделю раньше укатил доктор, на неделю раньше прикатит» — так он говорил?
— Жанна, сколько у тебя до конца отпуска?
— Неделя, а что?
Я жму полным ходом, «лошадки» под капотом разыгрались, стрелка спидометра скачет: 110, 120… Деревья — сплошная стена, поля серые. 140…
— Потише, прошу тебя, потише!
Испуг в глазах Жанны стреножит моих «коней». Скорость вряд ли убьет то, что нарастает против воли в душе. Сбавляю еще, Жанна, успокоившись, задремала. Нас обгоняют. Сморило и Петю, он нешумно посапывает. Так даже лучше. Разговаривать нет охоты, ни о чем и думать не хочу. А боль все ширится. И вот асфальт снова летит под колеса, ночь догоняет нас на въезде в город. По главной улице рассыпаются шаги зрителей — закончился последний киносеанс. Жанна живет напротив кинотеатра. Дом за кованой оградой. Торможу у самой калитки, мотор работает.
— Спокойной ночи! — В ожидании ответа я как натянутая струна.
— Спокойной ночи! — лаконично отвечает она, ничем не выказав желания задержать меня, как бывало. Ведет Петю к дому, мальчуган спотыкается спросонья, хнычет. Окна на первом этаже засветились, слышу кашель хозяина, выходящего их встретить.
— Чао! — Петя оглянулся у самой входной двери, вместе с Жанной машет мне рукой. Она улыбается, машет рукой:
— До завтра! Спасибо тебе!
А вышло, что встретиться нам не удалось еще два дня. Но со мной переговорила добрая половина городка, для которого моя поездка к морю превратилась в новость первой величины. На заводе сослуживцы, которые раньше и не здоровались, спешно обнаружили дела у меня в кабинете, заглядывали по любому мизерному поводу. Друг за дружкой нанесли визиты все барышни из управления, глаза их из орбит лезли от любопытства. Чего они ждали? Это все дурацкий прогул! Чувствовал себя не в своей тарелке. И вдруг заявился дед Сандю, швейцар. По привычке кашлянув, он без приглашения погрузил свое тучное тело на один за стульев, да так, что стул дал осадку. Его пожелтевшие от никотина усы заволновались, и слова, процеженные сквозь них, стали выпадать глухо, шепеляво как-то.
— То-то гляжу — не было тебя?
— Не было!
Зачем он пришел? Дед медлительный, выходил из своей будки редко. Мы там недавно сцепились, не помню из-за чего, он разозлился, изругался. Может, Сандю пришел мириться, я вынул коробку конфет, угостил. Шоколадный шарик, хрустнув, провалился под стеснительно шевельнувшимися усами.
— Фу-ты, шлушал я фшех этих… — он активно зашепелявил. — Недобрые они люди, нет. Оставьте, говорю, парня в покое. Полюбил женщину, что такого?.. Съездил, привез…
Букет гвоздик — и здесь окружили заботой! — сразу поплыл пятном. Боль, просыпающаяся, стоит только вспомнить о Жанне, стала безжалостнее… Да уж, обмозгую я сегодня деталь для новой машины, сделаю расчеты… Думал, и в цех зайду, и монтажникам помогу, как же, разбежался… Чертежную доску — к стене, линейки — в стол. Все, поработал.
— Было дело — ребенок, то ж когда было и от кого… Не от… не знаю уже от кого? Что, думаю, вам-то мешает? Так…
В заводском дворе оживленная группка рабочих. Видно, время обеда, все выходят из цехов. Эх, спуститься бы, привычно побегать с мячом на волейбольной площадке. Лучше всех играют ребята из инструменталки. Однажды…
— Сандю!
Дед встает, на лице жалостливая гримаса.
— Да, спрашивай, чего там?
Выставить бы его, и вся недолга. Представляю: спускается, что-то бурча, по ступенькам, запирается в будке и всем сообщает, что я такой-сякой… Боль непереносима. Не боль — злость и любопытство, которое хоронил в себе много дней. Усаживаюсь напротив. Нет, не буду. Не узнаю собственный голос:
— Ты что знаешь о… Короче, о Жанне и о… — Уж ему-то есть что порассказать, но старик одергивает китель, как же, он умеет держать язык за зубами. Минуты не проходит, он добровольно сдается и поспешно выкладывает:
— Я? Что я скажу? Это кто другой болтает, не я… Видели ее. С доктором! И я разик видел, в его машине. Тут тебе и ребенок, чтоб ты знал… У нас в былые времена одна такая…
У деда в голове все до того перепуталось, что понять ничего ровным счетом невозможно. Ясно одно: незачем было срываться как полоумному к морю. В итоге, кроме гонок и бессонной ночи, получи еще порцию заботы… Да пошел он — и я распахнул перед ним дверь. На первом попавшемся листке размашисто вывел: «Заявление. Прошу уволить меня…» Шариковая ручка хрустнула между пальцами. Издевательский смех, шарят взглядами невидимые глаза. И, как назло, больше нет чистой бумаги. Ладно. Две двойки, пять, два. Звонок должен был, по-моему, оглушить всю поликлинику, они там что, заснули?
— Алло, можно сестру Жанну Димитрову!
— Привет. — Она на другом конце провода смеется. — Ты откуда узнал, что я вышла из отпуска? Утром звонила тебе, похвалиться хотела, но…
— Ты почему вышла раньше срока?
Помолчав, уже другим голосом:
— Надеялась, сам догадаешься. Хочу, чтобы осталось несколько дней отпуска в запасе и, когда ты возьмешь свой… Ой, сегодня такое было, — смех оживляет в памяти ее образ: женственная, тонкая, белый халат, накрахмаленная косынка. Боль как рукой снимает, какое тут заявление… Голос, такой родной, я обезоружен. Так мне хорошо, хорошо. И вдруг — обрыв: выслушиваю, закусив губу, как в историю с ловким пациентом проворно вмешался доктор Дасев. «Осмотрел и разоблачил».