Харбин
Шрифт:
– Тут вы, наверное, правы! Николаша в каком году бросил гвардию на фронт? В шестнадцатом? – Байков обратился к Адельбергу.
– Да! – подтвердил тот.
– Поэтому, если бы он этого не сделал, не сделал этой ошибки и не лишил бы столицу верной ему гвардии, то Февраля могло и не произойти! Не так ли?
– И так, и не так! Февраля в том виде, в котором он произошёл, могло действительно не случиться, а вот с Октябрём может оказаться посложнее.
Все внимательно смотрели на Устрялова.
– Прямого ответа на этот вопрос я вам не дам – относительно неотвратимости Февраля. Такие, как я, его долго готовили, вспомните Государственную
– Землю?
– Я думаю, что да! Я могу привести вам один пример из восемнадцатого года, причём из Берлина. Занятный пример!
– Интересно! – Байков снял пенсне, протёр его и надел на переносицу. – Слушаем!
Адельберг смотрел на Байкова и Устрялова и был рад тому, что его не приглашают принять активное участие в разговоре. Он мог оставаться просто слушателем, так ему было легче осмысливать то, что сейчас говорилось в его кабинете.
– Вы знаете, что в Берлине были наши интернированные офицеры, пленные. Они оставались там после поражения Германии и начала в России Гражданской войны. Понятно, что они собирались между собой и, как и мы сейчас, рассуждали о том, что происходит.
– Так-так! – живо реагировал Байков.
– Они организовали или пытались организовать своё издание – газету под названием «Мир и труд». – Устрялов посмотрел на часы. – Видимо, мне скоро придётся заканчивать, я думаю, супруга вот-вот попросит меня отвезти её домой, поэтому я постараюсь быть кратким.
– Да-да! Конечно!
– Так вот! Одним из организаторов был некто Вэ Бэ Станкевич. Он вот так рассуждал о возможном своём выборе, заметьте, господа, это было в самом начале Гражданской войны…
– И что же было в его рассуждениях?
– А было вот что! Постараюсь воспроизвести дословно из его воспоминаний, он опубликовал их в двадцатом году в Берлине, за точность не ручаюсь, но его рассуждения были таковы: «Все фронты составляют лишь осколки прежнего целого, обломки единой политической правды. На каждом из них имеются лично знакомые мне люди, которым я верю не менее, чем самому себе, и которые теперь искренне и честно думают, что благо народа и даже человечества зависит именно от победы линии их поведения. Куда же мне пойти? К Деникину, представителю военно-национальной идеи, с которым шла работа в течение всей войны, и вместе с большинством моих друзей бороться с большевиками за то, что они исказили идеи революции? Или к литовцам, так как я по происхождению литовец, и вместе с друзьями отстаивать независимость Литвы? Или пойти к украинцам, на чьей гостеприимной территории я находился и которые тоже бились с большевиками? Или к донцам, по знакомству с Красновым, который примет прежнего комиссара гостеприимнее, чем непреклонный Деникин? Или к грузинам, которые отстаивают близкие мне идеи самоопределения народов и где работают бывшие соратники Церетели и Вайтинского? Или к Колчаку и Дитерихсу, торжественно продвигающимся к Волге? Или к их противникам в Сибири, которые не могут простить им разгон Директории? Или к полякам – ведь мой родной язык польский? Или…» Дальше он рассуждает ещё о нескольких вариантах, но самое интересное в конце, слушайте внимательно, это занятно: «…наконец, к большевикам – ведь они остатки русской свободы и революции, у них был бы представлен большой простор, и даже в военной среде там я нашёл бы людей, к которым отношусь с полным уважением…»
– Каков размах у вашего Станкевича и к грузинам, и к полякам… мне это непонятно! – сказал Байков.
– Не буду говорить, что понятно мне, кроме одного – он, Станкевич, видимо, один из первых заговорил о том, что что-то можно и с большевиками! Вот что главное в этой цитате! По-моему, это и есть отличие Февраля от Октября!
Байков посмотрел на Адельберга:
– Саша, как ты понимаешь, оказывается, пока ты в Сибири, а я на Дону… с большевиками что-то было можно? Вот, значит, как?
Адельберг промолчал, ему было интересно, как отреагирует Устрялов.
– Ну что ты молчишь?
– Продолжайте, Николай Васильевич!
– А это значит, что именно большевики…
– Оседлали революцию?! – перебил его Байков.
– «Оседлали»! Можно и так сказать, только они правильно услышали народ…
– А их цели? А мировая революция? Разве этого хотел народ? Он и слыхом не слыхивал о мировой революции. И что такое коммунизм и социализм? Разве о том, какими должны быть эти «коммунизм и социализм», кто-нибудь написал?
Устрялов слушал Байкова с доброй улыбкой.
– И это правда! Поэтому большевики и мечутся между «трудовыми коммунами» Троцкого и НЭПом. Ещё Горький говорил, что экономической программы у них нет.
– Так что же они дали народу?
– Мало! Но правят сейчас в России они, а не мы!
– Это правда! – с грустью подытожил Байков. – Не мы!
– Однако большевики, – Устрялов отошёл от окна и вернулся на своё место, – мало с чем справляются. Им не хватает хороших специалистов. Вот это и страшно. И здесь – надо бы помогать им! Если мы печёмся об интересах народа и России, а не только о себе самих. Вот и разница. Февраль, наш, не состоялся, а Октябрь – их… А то, что я говорю о возможном уходе Ленина так спокойно, так уж, Николай Аполлонович, не обессудьте, – не будет Ленина, будет кто-то другой, и нам не опоздать бы или не оказаться в позиции плебса на галереях Колизея: пока мы будем выбирать, куда показать пальцем, – сказал Устрялов и сначала поднял большой палец правой руки вверх, а потом опустил его вниз, – арена предложит Риму свои вариации жизни; тогда трудно будет управлять аре…
Он не успел договорить, как в кабинет вошла Анна Ксаверьевна:
– Как вы тут, господа?
– Как там Наталья Сергеевна? – переключился на неё Устрялов.
– Всё хорошо, Николай Васильевич, мы тоже сидим и беседуем за чаем. Вам что-нибудь нужно, Саша?
– Нет, Анни, если только ещё фруктов!
– Хорошо, я сейчас принесу. А ты Сашика не видел?
– Нет, он не заглядывал.
Анна Ксаверьевна оставила гостей, вышла и плотно прикрыла за собой дверь. Она прошла несколько шагов к детской, заглянула туда и увидела спящего Сашика.
«Бедненький, ему было сегодня так скучно!»
Она успокоилась и вернулась в гостиную, а проходя мимо кабинета, снова услышала громкие голоса мужчин.
«Езус Марья! Почему они всё время спорят об одном и том же – «коммунизм», «большевизм»? Живём в спокойном, мирном городе, а они всё никак успокоиться не могут! У них дети растут, у кого-то рождаются, а они сами как дети – всё про войну!»
Она вошла в гостиную, в кресле под бра сидела Наталья Сергеевна, рядом с нею на столике стояла чайная пара, блюдце с вареньем и второе блюдце с бисквитным пирожным.