Харбинский круг
Шрифт:
Николаеву повезло. Ему выпал тот самый и довольно редкий жребий, когда понятие «Служба» не вызывает никаких ассоциаций со словом «лямка», выражением «отбывать номер или срок», или, как тогда говорили, «топтать сапоги до приказа». Нет. Служба доставляла Николаеву радость и удовольствие.
Через год родилась Лена и с ее появлением семья стала полноценной: со всеми заботами, хлопотами и радостями. И казалось, что так будет всегда. Два года после рождения дочери пролетели как один день. И как гром среди ясного неба грянула война. Когда из Сараево пришло сообщение об убийстве каким-то евреем австрийского эрцгерцога Фердинанда, а в офицерском собрании это живо обсуждалось, никто не мог предположить, что это событие перевернет мир.
Одновременно
Охвативший тогда страну патриотический подъем очень быстро приобрел оттенок легкомысленного шапкозакидательства. Горластых «патриотов» и политических демагогов, увы, во все времена хватало на Руси. Реальное же положение дел в армии Николаеву как профессионалу было хорошо известно и существенно отличалось от тех глянцев, которыми украшали армию ее «знатоки» от политики. И совершенно никаких иллюзий не было у полковника относительно противника. Он понимал, что здесь – в Польше – русским войскам будут противостоять лучшие германские части, потому что здесь пролегала граница Империй, и, следовательно, именно здесь развитие событий определит: на чьей территории – Германской или Российской – будут вестись военные действия.
С самого начала войны события на Северо-Западном фронте поставили крест на всех ура-патриотических ожиданиях. Русская армия потерпела тяжелейшее поражение в Восточной Пруссии. Армия генерала Самсонова была разгромлена и прекратила существование. Ее остатки, в том числе изрядно потрепанный, но сохранивший боевой дух полк Николаева, с большими потерями выбрались из проклятых Мазурских болот, прорвали окружение и вышли к своим. Это было по – настоящему боевым крещением полковника. Прорыв из окружения – это короткие и кровавые схватки, слепая ярость и злость, кровь и смерть, тяжкая боль наспех засыпанных братских могил, и голод, и непомерная усталость, притупляющая даже страх смерти. И так много дней. Впоследствии, когда жалкие остатки полка были отведены в тыл для формирования и пополнения, Николаев почувствовал, что за эти недели он стал старше на годы. Пришло новое понимание вроде бы простых вещей: жизни, смерти, долга. Открыл для себя полковник и еще кое-что, и это кое-что стало терзать его психику, стало причиной бессонных ночей и мучительных раздумий.
Эти ночи вызывали в памяти образ командующего армией генерала Александра Васильевича Самсонова. Короткая последняя встреча с ним оставила горький осадок. В то утро разведчики сообщили, что в кольце окружения на стыках немецких подразделений имеются еще незакрытые ими проходы. Докладывая командующему о ситуации, Николаев предложил:
– Александр Васильевич – это шанс, по данным разведки передвижений крупных немецких соединений на юго-восточном направлении не отмечено, следовательно, в нашем распоряжении для подготовки прорыва имеются сутки, от силы – двое.
Генерал посмотрел тогда долгим взглядом и сказал:
– Сергей Романович, вот приказ о передаче вам в подчинение офицеров штаба армии, точнее будет сказать того, что от него осталось, штабной роты и резерва командующего, – генерал протянул руку с письменным приказом,– действуйте.
– Но как же вы?
– Слишком тяжел груз. Я остаюсь с ними. С теми, кто не может пойти в прорыв. Я их командующий. Все предопределено. Идите.
Через два дня, собрав и отправив остатки армии в брешь, образовавшуюся в кольце окружения прорывом Николаевского полка, генерал Самсонов застрелился. Он остался с ними, со своими мертвыми. Он остался их командующим.
Причины катастрофы искали многие. Разумеется, искал их и Николаев. И чем пристальнее исследовал полковник причинно-следственные связи, тем мрачнее были выводы. И вели они к высоким сферам. Туда, где принимаются решения, влияющие на ход событий, охватывающих громадные пространства с участием огромных людских масс. В душе полковника поселилось сомнение в дееспособности верховного командования, в его умении принимать выверенные стратегические решения. Нет, это не были сомнения в победоносном для России исходе войны, он был убежден, что в войне на два фронта Германию ждет неминуемое поражение. Но какой ценой, какой кровью будет оплачена эта победа?
Между тем, события на Северо-Западном фронте продолжали развиваться самым ужасным образом. Наступление 8-ой германской армии фельдмаршала Гинденбурга в Польше и Восточной Пруссии продолжалось. Это означало, что отведенное для переформирования и пополнения полка время сжималось до минимума.
Так и вышло. Полк, едва завершив формирование, был переброшен на фронт, на участок, где наступающая германская армия нанесла главный удар. На этот раз судьба не была столь благосклонна к полковнику. Полк был уничтожен, оставшаяся в живых горстка людей, в том числе и контуженый полковник, попали в плен. Два десятка офицеров и несколько сот солдат из подразделений первого эшелона русской обороны, перемолотой наступающими немцами, были пленены, сохранив, таким образом, жизнь. Офицеры сразу же были отделены от рядовых и под конвоем доставлены в Данциг (Гданьск), а оттуда на барже переправлены в Гамбург. Далее группа, в которой находился Николаев, пешим порядком была отконвоирована в имение барона фон Хоффа в десяти километрах от Гамбурга. Сам барон – представительный мужчина, сносно говоривший по-русски, – и объяснил своим невольным гостям зачем их сюда доставили. Часть имения барона по случаю войны была отчуждена и передана в ведение тыловой службы рейхсвера, которая и организовала в хозяйственных строениях барона армейские продовольственные склады. Тем же путем, каким прибыли в имение пленные русские офицеры, только в обратном порядке, осуществлялось обеспечение провиантом действующих на территории северной Польши немецких войск.
– Ви, господа, – заявил барон, – есть кормить германская армия, а я есть кормить вас. – Руководителем и, по совместительству, надсмотрщиком был управляющий барона по имени Ханс, добродушный рыжий пятидесятилетний здоровяк с солидным пивным брюшком и по-детски наивными голубыми глазами. Он – то и ведал приемом на хранение продуктов, их сортировкой, подготовкой к отгрузке и всеми, связанными с этим, операциями, которые, естественно, выполняли пленные. Когда кто-то из офицеров напомнил барону о существовании Международной Конвенции о правах пленных офицеров, барон совершенно спокойно заявил, что господа офицеры согласно положению Конвенции, имеют право отказаться от работы. Но тогда эту работу придется выполнять его, барона, работникам, а господ офицеров придется кормить отбракованным ими картофелем и капустой.
А в довершение всего, чтобы у господ офицеров не возникали всякие блажные мысли, к примеру, о побеге, барон также спокойно и педантично объяснил, что идет война, соответственно действуют законы военного времени, которые предусматривают единственное наказание – расстрел. – Ви должны знать, господа офицеры, – заявил он, – что полицейская система Германской Империи действует безупречно, а где находится Гамбург, знаете сами. Пищей, одеждой, жильем ви обеспечены, работаете не в каменоломнях. Так что выбор простой.
Барон был человеком занятным. Вечерами он иногда навещал пленных офицеров, которые, конечно же, ждали его визитов и потому, что общение с ним было практически единственным развлечением, но, главным образом, потому, что это была возможность узнать хоть что-то о том, что происходит в мире и – самое главное – о ходе войны. Похоже, что у одинокого барона развлечений было тоже немного. Поэтому их беседы иногда затягивались до полуночи, пока Ханс, который в присутствии хозяина не смел и рта открыть, не начинал маячить под окнами флигеля, покашливая и, как бы напоминая, что раннего подъема никто не отменял. Барон, в таких случаях, после некоторой паузы бросал: – Спокойной ночи, господа, – и степенно удалялся в свои покои.