Харбинский круг
Шрифт:
Михаил пьяновато ухмыльнулся и спросил: – А на тебе, значит, воздвигнется Храм новой науки, а уж от него, надо понимать, будет проложена дорога в Историю и Вечность? Так?
– Я так не говорил. Но не возражал бы. В части Храма науки. Что же касается Истории – тебе известно мое отношение к этой диве, я тебе сейчас напомню стишками. – Петр собрал морщины на лбу, и, дирижируя рукой с граненым стаканчиком, не очень успешно сохраняя четкость дикции, продекламировал:
– История – как категория,
Сборное место для сброда.
История – фантасмагория
Плеяды ангелов и уродов.
История словно старая шлюха
Вечно бредет за тобой
С ухмылкой от века до века
И тысячелетней тоской.
И с мужем ученым флиртуя,
Знаменья ему даря,
Манит нового обалдуя,
Тихо ему говоря:
Ах, вот ты пришел, любимый,
Светел, ясен и чист,
Прекрасно при этом видя:
Он черен лицом и козлист.
Такая уж это наука:
Покладиста и проста,
Что только ленивый не пишет
Все с чистого листа.
– Все, все, хватит про это. Так что делать-то будешь?
–Да что делать? Из института, я думаю, меня турнут, вспомни Гутмана. Но даже если этого не случится, Мишка, даже если из института меня и не выпрут, не смогу я здесь доказать правоту «Принципа когерентности Соколова». Нет базы, нет инструментальных средств, да и знаний нет. Ни черта мы, надо признать, толком, не знаем о том инструменте, о голове то бишь, с которым и идем к знанию. Но есть этот йог Палавар и другие подобные ему. И эта не дающая покоя мысль о мудрости древних, о скрытых, но доступных избранным знаниях ушедших цивилизаций. Так что, Михаил, я твердо решил податься, помнишь, мы говорили, в Тибет, где…
Фанерная перегородка за мишкиной кроватью, отделяющая жилище друзей от соседей, сотряслась от ударов, и визгливый женский голос прокричал: – Хватит бубнить, паразиты, посмотрите на время, спать не даете людям!
Друзья молча допили остатки водки, доели давно оттаявшую колбасу с успевшим подсохнуть хлебом, в освободившиеся бутылки налили из горбатого и помятого чайника воду с мутноватым оттенком. Бутылки поставили около кроватей. Оба знали, что эта вода, противно отдающая сейчас железом, к утру приобретет изумительный вкус горного источника, слаще которого нет ничего на свете.
Воскресное утро побаловало солнцем, которого не видели на Москве уже много дней. Петр проснулся, открыл глаза и увидел в косых солнечных лучах разводы и пятна на стене. Они выглядели сейчас не столь отвратительно как при электрическом освещении и даже навевали легкие мысли о неуемной фантазии известного всем художника-импрессиониста по фамилии Быт – Вульгарис.
Из-за тонкой фанерной перегородки за мишкиной кроватью неслись ритмичные звуки утреннего сеанса любви.
Мишкина кровать была небрежно застелена. Ни его самого, ни его знаменитого тулупа в комнате не было. Оленья морда с освобожденными рогами смотрела с высоты равнодушно и презрительно. «Куда ж его черт понес в воскресенье и в такую рань? – Петр бросил взгяд на будильник – хм, не такая уж рань – десять часов». Не спеша встал, оделся. Процесс соития за перегородкой завершился, теперь соседка Клава что-то внушала партнеру недовольным приглушенным голосом, а тот гуняво отбрехивался, густо сдабривая речь отборным матом и, время от времени, шумно выпуская ветры. Наконец, проскрипел шагами пол, соседская дверь ухнула, и все затихло. Петр взял со стола холодный пустой чайник, подумал: «Надо же, Михаил так спешил, что даже чаю не попил», – и пошел на кухню. Из кухни доносились сварливые женские голоса, и теплой волной накатывал запах разогреваемого рубца. Тема привычной ленивой утренней перебранки была вечна как мир: опять кто-то у кого-то без протокольного согласования позаимствовал керосин. Кухонные дебаты сопровождались хорошо поставленным бодрым дикторским голосом, летящим из присобаченного к стене черного круглого динамика. Голос толковал что-то о пороге великих свершений, за которым, за порогом, стало быть, уже видна, уже топчется и вот-вот постучит в дверь порожденная всесильным учением Маркса-Ленина-Сталина распрекрасная жизнь.
При появлении Петра на кухне все голоса, кроме дикторского, смолкли. Три пары женских глаз уставились на новый объект. Молча и хмуро Петр кивнул всем, посмотрел в глаза каждой, чуть задержался около волоокой, всклокоченной и распаренной соседки Клавки, с легким отвращением глянул на зацветающий на ее шее фиолетовым цветом и лоснящийся то ли от пота, то ли от слюны засос, подошел к крану и начал набирать воду в чайник. Уже выйдя из кухни, услышал: – Злю – у -щщщий, вон как зыркнул! А Мишка-то, верно, с утра пораньше за водкой побежал.
Ошиблись тетки. Не бежал Мишка за водкой. Мишка трясся в заиндевевшем от мороза вагоне трамвая, морщась как от зубной боли от пронзительного колесного визга на поворотах. Вагон качнулся, выравнялся и побежал дальше, оставляя позади здание института. Вот и остановка. Михаил покинул вагон, обошел его, пересек встречную линию и пошел по тротуару прочь от института. Дошел до конца дома, завернул во двор, обошел небольшую детскую площадку со снежной горкой и нырнул в подъезд неказистого трехэтажного деревянного дома старой застройки. Здесь, придерживаясь рукой стены, в полутьме поднялся по ступенькам на лестничную площадку первого этажа и без стука толкнул правую дверь. Она подалась, открылась, впустила гостя и тут же закрылась с тихим щелчком английского замка. Михаил стянул с себя тулуп, потянулся, было, повесить его на вешалку, увидел висящее черное пальто дорогого драпа и поверх серый шарф тонкой шерсти, передумал, и оставил тулуп колоколом на полу. В дверном проеме зала возникла фигура высокого, худощавого мужчины в сером в елочку «нэпмановском» костюме. Михаил повернул к нему голову и тихо поздоровался: – Здрасьте, Глеб Иваныч. – Мужчина в ответ кивнул головой и приглашающим жестом позвал в комнату: – Здравствуй, Михаил, проходи, присаживайся. – Михаил шагнул мимо элегантного мужчины в хорошо знакомую ему комнату, прошел по ней и сразу устроился в кресле слева от журнального столика. Мужчина – начальник Спецотдела ОГПУ Глеб Иванович Бокий – последовал за ним к правому креслу, но не дошел до него и остановился. Крылья его большого благородной формы носа чуть дрогнули принюхиваясь. Он внимательно посмотрел гостю в лицо. От его изучающего взгляда не укрылась ни припухлость век Михаила, ни пока еще легкие по молодости лет мешки под глазами, ни красноватые прожилки глаз, ни скрываемая, но все же вылезающая наружу некоторая встрёпнутость индивида. – Понятно, понятно,– произнес мужчина и добавил: – similia similibus – подобное подобным, – бросил еще один взгляд на сконфуженного теперь молодого человека, развернулся и вышел из комнаты. Пока Михаил сидел и прислушивался к звукам из кухни, его взгляд скользил по убранству зала. От мягкого светло-коричневого персидского ковра, закрывающего почти весь пол, взгляд перепрыгнул на отсвечивающие застекленные дверцы старинного книжного шкафа. На его полках теснились книги, пережившие жестокие холодные зимы революции, военного коммунизма и гражданской войны, избежавшие огненных пастей печек-буржуек, в которых сгинули в те лихие годы легионы их собратьев. Затем взгляд скользнул по хрустальной люстре, отразился от её сверкающих гранями подвесок и упал на низкую тахту в углу комнаты, перед которой на полу поверх ковра распласталась хорошо выделанная медвежья шкура с огромной головой и оскаленной пастью. В простенке между тахтой и книжным шкафом в простой деревянной рамке висела большая картина, изображающая множество людей, окруживших большой пруд, припавших к воде или ждущих своей очереди. Михаил встал, прошел по комнате, перешагнул через медвежью пасть и встал около картины, всматриваясь в нее. Он и раньше, бывая в этой квартире, когда выпадал случай, рассматривал эту чем–то притягивающую его картину, обнаруживая каждый раз новые для себя и интересные детали
Сзади послышались шаги и легкое бренчание стекла. Гость повернулся и увидел, что хозяин, держа на расставленных пальцах левой руки поднос составляет с него на журнальный столик рюмки, пристраивает пузатенький хрустальный графинчик с прозрачной жидкостью и тарелочки с аккуратно нарезанным хлебом, маслинами, рыбными в масле консервами с вкраплениями горошин черного перца, судок с огурчиками-корнишонами, чудный запах которых мгновенно распространился по комнате. Молодой человек сглотнул и почувствовал, как у него засосало под ложечкой от выставленного на столике великолепия. Хозяин, между тем, наполнил рюмки, сел в кресло и спросил, кивнув головой в сторону простенка: – Что? Картина привлекает?
– Да. Странная картина и непонятная. Кто эти люди? Что это за водопой?
– Это библейский сюжет. Фрагмент иудейского движения к земле обетованной. – И продекламировал низким поповским голосом: «И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо…» Это картина с гравюры Гюстава Доре под названием «Гедеон выбирает воинов». Вот он, Гедеон, на коне. – Бокий чуть помолчал и пояснил: – Правда, заимствуя идею и композицию Доре, художник привнёс кое-что свое. Видишь этого гиганта верхом на боевом верблюде? Это Голем – порожденное магией Каббалы нечеловеческое существо страшной, сверхъестественной силы. Посмотри, в нем чувствуется отчужденность и отстраненность. Он среди этих людей, но он не с ними. Его создатель – Магистр – носитель тайных магических знаний – тоже где-то здесь, среди этих людей. Это загадка художника. Этих троих: Магистра, Голема и Гедеона связывают сложные отношения. Голему известно, что срок его существования семьдесят лет. Условие существования – полное подчинение создателю – Магистру, который управляет Големом на расстоянии силой мысли и в любой момент может его – Голема – уничтожить. Голем не знает Магистра. Но стремится узнать для того, чтобы уничтожить своего создателя и тогда семьдесят лет он – Голем – будет полновластным хозяином Мира. Магистр знает это и сохраняет инкогнито. Все это известно и Гедеону, как известно и то, что, пожелай Магистр, и Голем немедленно сотрет его – Гедеона – в порошок, и тогда он – Магистр – становится хозяином Мира. Поэтому Гедеон позаботился о том, чтобы рядом с Магистром всегда были люди, которые немедленно уничтожат Магистра, если что-то случится с Гедеоном. Магистр знает это и потому Голем имеет приказ Магистра охранять Гедеона. Вот такой круг. – Бокий повернулся к Михаилу и с грустной улыбкой закончил: – Впрочем, во власти всегда так. Да, всегда. От сотворения мира и до наших дней. – Михаил стоял, молча переваривая сказанное. Затем повернулся к Бокию и заметил:
– Но в этом построении есть слабое звено. Это звено –люди, приставленные Гедеоном к Магистру. Они могут сговориться между собой и попытаться убедить или заставить Магистра и, значит, Голема служить им, а не Гедеону. Ведь так? Бокий усмехнулся и сказал: – Браво! Отличная мысль! Но эти люди – тайная охрана или, точнее, надсмотрщики, – ничего не знают о сложных связях между троими.
– А если узнают?
– Тогда надо ждать переворота. Во власти всегда так.