Харикл. Арахнея
Шрифт:
— Я говорю о путешествии в Эдепсос. Оно причиною всему. Нам надо бы отправиться в Аргиру, чтобы выкупаться там в водах Селемноса [127] , чудесную силу которых так восхваляла намедни та женщина из Патры.
— Какой ты вздор болтаешь, дурочка, — сказала госпожа, покраснев.
— Разве не правда? — спросила, ласкаясь к ней рабыня. — Но может быть, нам удастся найти помощь где-нибудь и поближе. Как это говорит пословица: «Кто поранил, тот и вылечит». Не так ли?
127
Говорили, что Селемнос, маленькая речка в Ахаии, излечивала от любви.
Клеобула отвернулась и заплакала.
— Я давно знала это, но скажи мне, о чём
— Нет, он забыл меня совсем, — с горестью сказала Клеобула, — он не любит меня.
— Этого не может быть, — возразила Хлорис. — Послушай, не позвать ли нам в таком случае Фессалийку? Она, говорят, уже не раз возвращала сердца неверных мужчин их возлюбленным, выливая с разными заклинаниями изображения их из воску или другими какими-либо тайными чарами.
— Нет, ради богов, нет, — вскричала Клеобула, — я слышала, что подобные вещи подвергают опасности жизнь тех, на кого обращены.
— Ну, в таком случае, — предложила Хлорис, — попробуем средства более безвредные. Поблекший венок с головы возлюбленной или надкушенное яблоко [128] творили также нередко чудеса.
— Так ты хочешь, чтобы я сама предложила ему себя? — сказала госпожа, вставая. — Нет, Хлорис, не может быть, чтобы ты думала это серьёзно.
— Ну, так обратимся к Софилу, — продолжала рабыня. — Манто, кажется, была его нянькою. Да, наверное. Ну, так через неё мы устроим это дело лучше всего. Предоставь только мне, и ещё ранее трёх дней я возвращу тебе его сердце.
128
Ношеный венок или надкушенное яблоко служили средствами для объяснения в любви, так же как питьё вина из одного кубка.
ГЛАВА ОДИННАДЦАЯ
Кольцо
Глубокая тишина царствовала ещё в Афинах: дольше обыкновенного спали жители города после хмеля минувшего праздника. В это время Манто вышла из дому своей госпожи, чтобы исполнить тайное поручение Хлорис.
На улицах было совершенно тихо, хотя уже рассветало; только немногие рабы принимались уже за свои дневные работы или же делали всё то, что необходимо было для господ утром. Там толпа пьяных возвращалась домой с поздней пирушки; на головах их еле держались совсем мокрые от мазей венки, а впереди их выступала, шатаясь, флейтистка. Манто, видимо, торопилась, ей хотелось поскорее дойти до дома Харикла. Она имела более чем кто-либо причин желать, чтобы Клеобула вышла за него замуж. Она была всей душой предана своей госпоже, а Харикл с самых первых дней жизни своей был поручен её заботам; с ним её связывала, кроме того, одна, глубоко хранимая до сих пор тайна, которую не мог знать никто на свете, кроме неё. Независимо от этого день свадьбы Клеобулы был вместе с тем и днём её освобождения от рабства, и она надеялась прожить остаток дней своих беззаботно и спокойно в доме Харикла. Но не это только заставляло её торопиться. Одно совсем непредвиденное обстоятельство грозило уничтожить вдруг все её надежды и мечты и повести к разоблачению таких вещей, которые могли иметь самые нежданные последствия. Вчера вздумалось и ей вмешаться в толпу зрителей, любовавшихся на смелые штуки, выкидываемые канатным плясуном. В это время к ней пробрался сквозь толпу какой-то раб, имевший вид сельского управляющего; он схватил её за платье и полуповелительным, полуумоляющим тоном велел ей следовать за собой. Она тотчас подчинилась его требованию. Когда они дошли до уединённого места, раб, смотря пристально на неё, спросил, кто был её господин.
— Мой господин умер, — сказала Манто.
— Не оставил ли он сына? — спросил раб поспешно.
— Нет, — отвечала она в смущении, — когда он умер, не было ещё и году, как он женился.
Раб смотрел на неё с минуту, как бы начиная сомневаться.
— Нет, — вскричал он, — я уверен, что ты была та женщина, которая двадцать один год тому назад взяла рано утром мальчика, выставленного у алтаря сострадания [129] . Я следил за тобою и видел, как ты отнесла ребёнка к повивальной бабке, Никарете; к сожалению, она давно уже умерла; заклинаю тебя всеми богами, скажи мне:
129
У греков отцу предоставлялось право отказаться от ребёнка, выставить его. Этот варварский обычай был даже ограждён законами. Фивы составляли в этом отношении исключение. Там, под страхом смертной казни, запрещалось выставлять детей, и бедные воспитывались за общественный счёт. Выставленных детей, особенно мальчиков, брали нередко богатые женщины, не имевшие своих собственных детей. Часто это делалось даже без ведома мужа, который мог требовать развода в случае бесплодия жены.
Смущённая Манто пыталась отговориться; но её волнение доказывало ясно, что раб не ошибался. Он просил, заклинал, наконец стал грозить, так что Манто, почти совсем растерявшись, готова была уже рассказать всю правду, но мысль, что Харикл — этот мальчик был он — мог встретить совсем не таких родителей, каких бы он желал, вовремя возвратила ей самообладание. Без сомнения, родители Харикла не были людьми низкого происхождения: это доказывало тонкое полотно, в которое был завернут ребёнок, золотое кольцо с изящным голубым камнем, наконец, множество серебряных и золотых игрушек, надетых на шею ребёнка. Но, тем не менее, легко могло случиться, что счастливому и независимому Хариклу, твёрдо уверенному в своих любимых и достойных уважения родителях, имеющему порядочные средства, пришлось бы сделать не очень приятный обмен.
А Клеобула! Кто знает, какие препятствия могут встретиться вследствие этого на пути к исполнению её желаний. Во всяком случае, ей казалось, будет лучше, если открытие это последует позже, когда брак уже совершится. Поэтому она обещала рабу встретиться с ним в следующее новолуние, при закате солнца, у Акарнийских ворот, а теперь всевозможными уловками ей удалось избежать всякого объяснения.
— Но как мне поверить тебе, я не знаю даже, кто ты, — сказал он грустно.
— Клянусь тебе в том Диоскурами [130] , — возразила она.
130
Диоскурами назывались Кастор и Полиевкт (Поллукс), сыновья Зевса и Леды, братья Елены и Клитемнестры (супруги Агамемнона). Кастор и Поллукс остались в памяти народной как полубоги, особенно покровительствующие мореходам, застигнутым бурею.
— Клятвы женщин утекают с водою, на которой они писаны, — заметил он. — Скажи мне, по крайней мере, кому ты принадлежишь?
— Зачем тебе это? — возразила она. — Если ты мне так мало доверяешь, то и это не принесёт тебе ровно никакого успокоения; разве ты можешь быть уверен, что я скажу тебе правду?
Она незаметным образом привела его снова к месту зрелищ и, воспользовавшись первой удобной минутой, скрылась в толпе.
Вот это-то обстоятельство и заставило Манто отправиться так рано к Хариклу. Она хотела достичь своей цели прежде, чем против воли её, быть может, слишком рано откроется истина. Она думала, что всё в доме будет погружено ещё в сон и намеревалась подождать у дверей, пока кто-нибудь не проснётся, но, к своему удивлению, она нашла дверь открытой и, войдя во двор, увидела Харикла, дававшего приказание рабу.
— Ступай скорее, — говорил он, — возьми это объявление, прикрепи его к одной из колонн на рынке так, чтобы всякий мог прочесть его, и найми глашатая, который бы несколько раз объявил на рынке и на всех улицах, что тот, кто найдёт золотое кольцо с голубым камнем, на котором вырезан бегущий сатир, держащий зайца, должен доставить его Хариклу, сыну Хариноса, и в награду за это получит две мины. Скажи глашатаю, где я живу и прибавь, что кольцо всего легче узнать по тому, что камень его имеет трещину, проходящую как раз через середину тела сатира.
Манто слышала только последние слова.
— Ты потерял кольцо? — спросила она, подходя к нему, когда раб удалился.
— Да, — сказал он, — драгоценность, которую вручила мне моя умирающая мать, сказав при этом несколько знаменательных, но загадочных слов.
— Ради богов, — вскричала встревоженная рабыня, — надеюсь, что кольцо не с голубым камнем?
— Да, именно его, — возразил он, — но почему же ты его знаешь?
— Я видела его у тебя на руке, — сказала она, скрывая своё смущение.