Хайди
Шрифт:
– Да был бы он как все, нормальный, кто бы спорил, – с жаром настаивала Барбель, – но ведь ты же его знаешь. Что он будет делать с дитём, да ещё с таким маленьким? Не приживётся она у него. А сама-то ты куда?
– Во Франкфурт, – объявила Дета, – там мне предлагают место, очень хорошее. Господа ещё прошлым летом отдыхали внизу, на курорте, их комната была в моём коридоре, я у них убирала, и они ещё тогда хотели взять меня с собой, но я не могла уйти, а теперь они снова здесь и хотят забрать меня, а я на сей раз и сама хочу уйти, можешь не сомневаться.
– Не хотела бы я оказаться на месте этого дитёнка! – воскликнула Барбель, ограждаясь обеими руками. – Ведь неизвестно, что там с этим стариком! Чужая душа – потёмки. Он ни с кем не хочет знаться, ноги его не было в церкви годами, а если и спустится вниз раз в год со своим суковатым посохом,
– А хоть бы и так, – упрямо стояла на своём Дета, – он дед, вот пусть и заботится о внучке. Поди-ка, ничего он ей не сделает, а если что, так отвечать придётся ему, а не мне.
– Хотела бы я знать, – Барбель перешла на пытливый тон, – что же такое на совести у старика, если у него такой тяжёлый взгляд, если он живёт там, на альме, один-одинёшенек и, почитай, никогда не показывается на люди. Говорят-то про него всякое. Но тебе лучше знать – небось слыхала что-нибудь от сестры, а, Дета?
– Слыхала, да не скажу: если до него дойдёт, то мне не поздоровится!
Но Барбель давно разбирало любопытство: какая тайна кроется за поведением Дяди Альма, откуда такой грозный вид, отчего он живёт на высокогорном альпийском лугу совсем один, а если о нём заходит речь, то люди стараются отделаться парой слов, как будто боятся сказать что-нибудь против него, но и за него высказываться не хотят. Барбель не знала также, отчего все в Деревушке зовут его Дядя Альм. Какой же он дядя всей деревне? Но уж коли так, она тоже называла старика не иначе как Дядя. Барбель не так давно вышла в Деревушку замуж, а прежде жила внизу, в Преттигау, поэтому ещё не вполне была знакома со всеми местными делами и особыми личностями Деревушки и её окрестностей. Дета, её добрая знакомая, наоборот, была родом из Деревушки и до недавнего времени жила здесь со своей матерью; но год назад мать умерла, и Дета перебралась вниз, в Бад-Рагац, где имела хороший заработок горничной в большом отеле. Она и в это утро пришла сюда с ребёнком из Рагаца; до Майенфельда им удалось добраться на телеге: их подвёз знакомый по пути.
Барбель не хотела упустить возможность хоть что-то выведать. Она доверительно взяла Дету под руку и сказала:
– От тебя можно хотя бы узнать, верно ли говорят люди и много ли привирают: ты-то, чай, знаешь всю историю. Скажи мне хоть немного, что со стариком и всегда ли он был такой суровый и такой человеконенавистник.
– Всегда ли он был такой, я в точности знать не могу, мне всего-то двадцать шесть, а ему наверняка все семьдесят, так что молодым я его не застала, на это ты напрасно рассчитывала. Но если бы мне быть уверенной, что это не разойдётся потом по всему Преттигау, я могла бы тебе много чего о нём рассказать: моя мать была родом из Домлешга, и он тоже.
– Ах, Дета, ну что ты такое говоришь! – с обидой воскликнула Барбель. – В Преттигау не так уж охочи до сплетен, а я тоже не болтлива, когда надо. Расскажи мне, тебе не придётся об этом жалеть.
– Ну ладно, так и быть, только смотри слово держи! – предупредила Дета. Но для начала оглянулась, далеко ли ребёнок и не услышит ли то, что она собралась рассказать. Но девочки вообще не было видно, она, должно быть, уже давно отстала от своих провожатых, а те за разговором не заметили.
Дета огляделась. Тропинка петляла, но просматривалась вниз чуть ли не до самой Деревушки, и на ней никого не было.
– А, вон она, – воскликнула Барбель, – видишь? – И она показала пальцем далеко в сторону от тропинки. – Карабкается по склону вместе с Петером-козопасом и его козами. А чего это он сегодня так припозднился со своей скотиной? Ну вот и славно, он присмотрит за ребёнком, а ты можешь мне спокойно всё рассказать.
– Петеру совсем не обязательно за ней присматривать, – заметила Дета, – она не так глупа для своих пяти лет, всё видит и понимает, что почём, уж это я за ней примечала. И это ей пойдёт на пользу, ведь у старика больше ничего не осталось, кроме двух коз да горной хижины.
– А раньше было больше? – спросила Барбель.
– У него-то? Ещё бы, имел и побольше, – с горячностью ответила Дета. – Один из лучших крестьянских дворов в Домлешге – вот что он имел. Он был старшим сыном, а всего их было два брата. Младший был тихий и порядочный. А старший не хотел ничего делать, только изображал из себя большого барина, разъезжал по округе и связался с дурными людьми, которых тут никто не знал. Он промотал и проиграл всё имение, а когда это открылось, его отец и мать с горя умерли друг за другом, младший брат, оказавшись ни с чем, пошёл по миру неведомо куда, а сам Дядя, лишившись всего, кроме дурной славы, тоже пропал из виду. Поначалу никто не знал, куда он делся, потом говорили, что он подался в Неаполь в солдаты, потом о нём не было ни слуху ни духу лет двенадцать-пятнадцать. Потом он нежданно-негаданно снова появился в Дом-лешге с мальчиком-подростком и хотел пристроить его у кого-то из родни. Но перед ним закрывались все двери, и никто не хотел с ним родниться. Очень его это ожесточило. Он сказал, ноги его больше не будет в Домлешге, и подался сюда, в Деревушку, и жил тут с мальчишкой. Жена, видать, была из Граубюндена, там он её встретил, там и потерял. Деньги у него, должно быть, ещё водились, потому что мальчика, Тобиаса, он отдал в обучение ремеслу, и тот стал хорошим плотником и порядочным человеком, уважаемым во всей Деревушке. Но Дяде не доверял никто, и даже поговаривали, что из Неаполя он дезертировал, иначе бы дело для него добром не кончилось, потому что он якобы кого-то там убил – ясное дело, не на войне, как ты понимаешь, а в драке. Мы, однако, родство признали, ведь бабушка моей матери была сестрой его бабушки. Вот мы и звали его Дядя, а поскольку мы, почитай, со всеми в Деревушке хоть в каком-нибудь да родстве, то и все остальные тоже звали его Дядя, а с тех пор, как он поселился на альме, за ним так и закрепилось прозвище Дядя Альм.
– А что же потом стало с Тобиасом? – любопытствовала Барбель.
– Погоди, дойдёт черёд и до него, не могу же я рассказать всё сразу, – окоротила её Дета. – Так вот, Тобиас был в учении на стороне, в Мельсе, а как только выучился, вернулся домой в Деревушку и женился на моей сестре Адельхайд, потому что они всегда нравились друг другу и, когда поженились, тоже ладили между собой. Но продлилось это недолго. Уже через два года на строительстве одного дома на него упала балка и убила его насмерть. А когда его, раздавленного, принесли домой, Адельхайд от ужаса и горя впала в горячку да так больше и не оправилась. Она и раньше-то была не очень крепкой, а иногда у неё бывало такое состояние, что и не скажешь, то ли она спит, то ли бодрствует. Как Тобиаса убило, не прошло и месяца, а мы уж и её похоронили. Во всей округе только и разговоров было, что про их ужасную судьбу, и кто шёпотом, а кто и вслух заводил речь: мол, это наказание Дяде за его безбожную жизнь. Ему и в глаза это говорили, и даже господин пастор взывал к его совести, мол, покайся хотя бы теперь, но тот становился только мрачней и нелюдимей и всё больше замыкался, да и его все стали сторониться. Вот так и получилось, что Дядя поселился на высокогорном альме и больше вообще не спускается вниз, так и живёт с тех пор там, не примирившись ни с людьми, ни с Богом. Малое дитя Адельхайд мы с матерью взяли к себе, ей был всего один годик. Но мать умерла прошлым летом, а мне надо было зарабатывать внизу, в Бад-Рагаце, и я взяла её с собой, а столовалась она у старой Урсулы в Пфефферсердорфе. Я и на зиму осталась в Бад-Рагаце, работы там хватает, ведь я и шью, и латаю, а весной снова приехали господа из Франкфурта, которых я обслуживала прошлый год и которые хотят забрать меня с собой. Послезавтра мы уезжаем, и я должна тебе сказать, от такого места не отказываются.
– И ты хочешь отдать ребёнка старику? Я просто диву даюсь, Дета, чего ты удумала, – укорила её Барбель.
– А ты как хотела? – ответила Дета. – Я со своей стороны сделала для ребёнка всё, что могла, а куда же мне теперь с ним деваться? Не могу же я взять её с собой во Франкфурт, ей всего пять лет. А ты-то, Барбель, куда направляешься? Мы уже полдороги до альма прошли.
– Я как раз и дошла, куда мне надо, – ответила Барбель. – У меня к козопаске дело, она мне шерсть зимой прядёт. Прощай, Дета, удачи тебе!
Дета протянула попутчице руку на прощание и стояла, глядя ей вслед, пока та не дошла до тёмной хижины, что укромно притаилась в углублении горы в нескольких шагах от тропы, хорошо укрытая от горных ветров. Хижина стояла на полдороге к альму, если считать от Деревушки, и вид у неё был такой обветшалый и убогий, что притулиться к горе было для неё спасением, иначе в ветреную пору находиться внутри было бы вдвойне опасно: в ней всё содрогалось и громыхало, двери и окна, а истлевшие балки скрипели и кряхтели. Если бы эта хижина стояла на альме, её бы в такие дни попросту сдуло в долину.