Хайди
Шрифт:
– Да, я тоже так считаю.
– Ну так спускайся вниз, раз уж мы сошлись во мнении, – сказал старик и последовал за ребёнком.
Внизу он подошёл к очагу, придвинул к себе маленький котёл, висевший на цепи, сел на деревянную треногу и раздул огонь. В котле зашумело, а под ним старик держал над огнём на длинной железной вилке большой кусок сыра, поворачивая его разными сторонами, пока он не подрумянился до золотистого цвета. Хайди смотрела с напряжённым вниманием; должно быть, ей что-то пришло в голову: она вскочила, подбежала к шкафу и засновала туда-сюда. Тут и дедушка подошёл к столу с котелком и обжаренным сыром на вилке; а на столе уже
– Так-так, это хорошо, что ты думаешь своей головой, – похвалил дедушка и положил обжаренный сыр на хлеб, словно на блюдо, – но на столе ещё кое-чего не хватает.
Хайди увидела, как приглашающе дымится котелок, и снова быстро побежала к шкафу. Но там стояла всего одна чашка. Хайди недолго раздумывала, обнаружив в глубине шкафа два стакана. Она мгновенно вернулась к столу и поставила на него чашку и стакан.
– Правильно, не растерялась. Но куда бы тебе сесть? – На единственном стуле сидел сам дедушка.
Хайди стремглав бросилась к очагу, принесла маленькую треногу и уселась на неё.
– Какое-никакое сиденье у тебя есть, это верно, только очень уж низенькое, – сказал дедушка. – Но и с моего стула тебе будет далековато до стола. Сейчас что-нибудь придумаем, погоди! – С этими словами он встал, наполнил чашку молоком, поставил её на стул и придвинул к треноге, так что перед Хайди оказался отдельный столик. Дедушка положил на него большой ломоть хлеба, а на хлеб – кусок золотистого сыра и сказал: – Теперь ешь!
Сам он примостился на углу стола и принялся за свой обед. Хайди схватила свою чашку и пила, пила без передышки, потому что в ней с новой силой проснулась жажда, накопившаяся за время долгого путешествия. Наконец она перевела дух и отставила чашку.
– Понравилось тебе молоко? – спросил дедушка.
– Я ещё отродясь не пила такого вкусного молока, – ответила Хайди.
– Тогда надо добавить. – И дедушка ещё раз наполнил чашку до краёв и поставил перед Хайди, а та с наслаждением впилась зубами в хлеб, размазав по нему сыр, который после поджаривания стал мягкий как масло; время от времени она запивала хлеб молоком. Всё вместе было вкусно, и выглядела Хайди очень довольной.
Когда с едой было покончено, дедушка отправился в козий хлев и стал наводить там порядок, а Хайди внимательно смотрела, как он сначала подмёл метлой пол, потом постелил свежей соломы, чтобы животные могли на ней спать; как потом пошёл в сарайчик, примыкавший к дому, и отпилил четыре палки одинаковой длины, потом обтесал дощечку, просверлил в ней отверстия и вогнал в них палки. Разом получился табурет, такой же, как у дедушки, только гораздо выше, и Хайди любовалась на этот предмет, онемев от удивления.
– Что это, Хайди? – спросил дедушка.
– Это мой стул, потому что он такой высокий. Раз – и готово! – сказал ребёнок, всё ещё в глубоком удивлении и восхищении.
«Соображает. Глаза на месте», – отметил дедушка про себя, обходя вокруг дома и осматривая его: там вбил гвоздь, там – другой, что-то укрепил на двери. И так переходил с места на место с молотком, гвоздями и деревяшками, что-то улучшая или устраняя – смотря по надобности. Хайди ходила за дедом хвостиком, с большим вниманием наблюдая за ним, и всё, что здесь происходило, ей было очень интересно.
Так подступил вечер. Шум в старых елях усилился, налетел порыв ветра, и в густых макушках засвистело и загудело. Эти звуки пришлись Хайди по сердцу настолько, что она развеселилась и принялась прыгать и скакать под елями. Дедушка стоял в дверях сарая и смотрел на ребёнка.
Тут раздался пронзительный свист. Хайди перестала прыгать, а дедушка вышел из сарая. Сверху под гору скакали козочки, словно за ними гнались. Погонял стадо Петер. С криком радости Хайди бросилась в гущу стада, приветствуя своих утренних подруг. Добежав до хижины, стадо остановилось, и от него отделились две красивые, стройные козы, одна белая, другая коричневая; они направились прямиком к дедушке и стали лизать его ладони, потому что он насыпал в них немного соли, как делал каждый вечер, встречая своих любимиц. Остальное воинство Петера ссыпалось дальше под гору. Хайди нежно гладила то одну, то другую козочку и прыгала вокруг них, чтобы погладить их и с другого бока.
– Они наши, дед? Они обе наши? Они пойдут в хлев? Они останутся у нас насовсем? – Хайди засыпала деда вопросами, и тот едва успевал вставлять между её счастливыми восклицаниями неизменное «да-да».
Когда козы слизали своё лакомство, старик сказал:
– Поди принеси свою чашку и хлеб.
Хайди убежала в дом и мигом вернулась. Дед подошёл к белой козочке, надоил полную чашку молока, отрезал от каравая ломоть хлеба и сказал:
– Вот, поешь, а потом иди к себе наверх и ложись спать! Тётя Дета оставила для тебя узелок, там должна быть рубашка или что-то вроде того, он лежит внизу в шкафу, найдёшь сама, если тебе понадобится. А я должен ещё проводить козочек в хлев, так что спокойной ночи!
– Спокойной ночи, дед! Спокойной ночи… а как их зовут, дед, как их зовут? – крикнула девочка вдогонку старику, уводящему коз на ночлег.
– Белую зовут Лебедушка, а коричневую Медведушка, – отозвался дедушка.
– Доброй ночи, Лебедушка, доброй ночи, Медведушка! – крикнула Хайди погромче, потому что обе уже скрылись в хлеву.
Хайди уселась на скамью и принялась за свой хлеб, запивая его молоком, но сильным ветром её так и сдувало со скамьи, поэтому она быстро управилась и вошла в дом. Хайди взобралась на сеновал к своей постели, в которой тут же и уснула так крепко и сладко, как можно спать только на царском ложе. Некоторое время спустя – ещё не совсем стемнело – улёгся на свою лежанку и дед, потому что по утрам он всегда выходил с восходом солнца, а оно вставало над горами в эту летнюю пору очень рано.
Ночью поднялся такой сильный ветер, что от его порывов содрогалась хижина и скрипели стропила; в трубе гудело и стонало, словно кто-то рыдал, а старые ели за домом терзало с такой яростью, что некоторые ветки обламывались.
Среди ночи дед встал, бормоча:
– Как бы она там не испугалась!
Он поднялся на сеновал и подошёл к ложу Хайди. Луна, то скрываясь за тучками, то появляясь вновь, сейчас как раз заглянула в круглое слуховое окно и осветила Хайди. Девочке было жарко под тяжёлым рядном, и щёки у неё горели, но спала она спокойно и крепко, подложив под голову локоть, и, казалось, во сне видела что-то радостное, потому что всё её личико светилось довольством. Дед долго смотрел на мирно спящее дитя, пока луна снова не скрылась за тучами, тогда он вернулся на свою лежанку.