Хазария
Шрифт:
– Но если им хорошо заплатить, то они и товар выбросят, дорогой Анахарсис, я знаю наших купцов, а впрочем, все купцы одинаковы. – Стратигос сделал паузу и закончил: – Идите к тому из наших купцов, кто собрался удирать, и скажите, что за место на его корабле для меня, вас и моего слуги я дам хорошую плату, а при случае даже замолвлю о нём слово в Константинополе. Скажите, мы отплываем завтра утром, сегодня россы ещё не придут в Итиль.
Когда растроганный неожиданной возможностью спастись старый лекарь удалился, стратигос кликнул слугу.
– Обойди дома, где жили, гм, живут… – поправился Каридис, – где живут те два стратигоса, которые ушли вместе со мной, и передай слугам строжайший приказ их господ: собрать всё
«Кто знает, как обернётся это неожиданное путешествие, – размышлял стратигос, – во всяком случае, перед всяким сражением стоит подумать о резерве». Постанывая от боли в раненой руке, он встал, выгреб все свои запасы золотых и серебряных изделий, что удалось скопить за годы служения Каганату, и тщательно замотал в прочную ткань, а затем, перевязав шёлковым шнуром, уложил в глиняный горшок с широким горлом. Спустившись в подвал своего небольшого белокаменного дома, Каридис поместил горшок в одну из многочисленных ниш в стенах подвала и аккуратно заложил её остатками камня. Попросил древних хазарских духов беречь его клад, а затем, перекрестившись по христианскому обычаю, поднялся наверх и лёг отдохнуть, чтобы унять боль в растревоженной ране, иногда дотрагиваясь до висящего на поясе кошеля с деньгами.
Рано утром, едва утренняя заря осветила розовым светом башни дворцов Кагана и Бека, к скрипучему настилу корабельной набережной в том месте, где стоял широкобокий корабль купца Димитруса Каладжи, подъехал воз. С него сошёл стратигос в великолепной броне с дорогим мечом на поясе, в сопровождении старого лекаря и слуги. Несколько больших корзин и свёртков тут же были перегружены сильными мореходами на борт. Через короткое время корабль уже был на расстоянии сорока-пятидесяти локтей от пристани, и загорелая ватага мореходов подняла большой широкий парус, а над ним два небольших треугольных. Вскоре и на передней наклонной мачте тоже развернулся парус, и купеческий корабль быстро заскользил вниз, к Хвалынскому морю.
Через три дня Святослав пошёл на Итиль.
Но не принял боя Итиль. В граде все уже знали о гибели войска, военачальника Бабура и самого Кагана. Хазары выслали Святославу дары и просьбу о мире.
Князь велел забрать всё добро, а сдавшихся воинов и жителей сделать киевскими пленниками.
В тот же день дружинники начали ковать именитых невольников в крепкое железо, сажать на Свенельдовы возы и отправлять в Киев под надёжной охраной. А простые рабы шли пешком. Потянулась к заходу унылая вереница – целая тьма пленников! В основном хазарских воинов, девушек и детей.
Были тут и служители синагог, мечетей и христианских храмов, которые не успели или не смогли до подхода воинства русов покинуть Итиль. Старые проповедники и их служки – крепкие юноши. Внимательно оглядев сих полонённых своим пронзительным взором, от которого ничего не могло укрыться и остаться тайным, Великий Могун повелел отделить молодых служителей от старых. После того как юношей увели, вперёд выступил сухощавый сморщенный старик с трясущейся жидкой бородкой и небольшой круглой шапочкой на лысом темени, обрамлённом редкими курчавыми сединами. Прикрывая выцветшие очи, чтобы не встречаться со взглядом волхва, он заговорил на ломаном, но понятном словенском.
– О владыка, словам которого внемлет даже непобедимый князь всех князей Святослав, мы все тут старые люди, – он сделал знак рукой в сторону других служителей, – нам трудно обходиться без помощи молодых слуг, прикажи вернуть их, могущественный! – Старик старался говорить мягко и почтительно, но мельком брошенный из-под мохнатых бровей взгляд горел ярой, совсем не стариковской ненавистью.
Волхв, выслушав старого раввина, на несколько мгновений прикрыл очи, чтобы дать возможность внутреннему зраку увидеть души и настоящие чаяния собранных перед ним служителей. Горячую злобу и ненависть ощутил Могун, острую досаду оттого, что нельзя теперь эту чёрную чашу перелить в молодые души. А ещё страх, но не только за собственную жизнь, – проповедники более всего боялись, что не смогут отныне владеть душами и кошельками многих тысяч воинов, ремесленников, купцов, вельмож и военачальников Хазарии. А тогда нужно будет искать новую среду обитания, чтобы, присосавшись к ней, подобно тле к молодому побегу, выпивать из него здоровые соки, а взамен вливать свой яд разложения, который в конце концов отравит и сгубит, подобно сегодняшнему Итилю, другие столицы в других государствах. Всё это враз узрел Великий Могун и принял решение.
И по его слову предали смерти всех старых жителей Итиля либо с камнем у ног утопили в реке, ибо сказал Великий Могун, что в них коренился Злой Дух всей Хазарщины.
И одинаково жарко полыхали на главной площади града иудейская синагога, мечеть с тонким и высоким минаретом и устроенный по-византийски роскошно христианский храм. Русский Огнебог поглощал доставшуюся ему жертву, не делая различия между тремя новыми верованиями хазар.
И полетели в Киев гонцы с вестью о победе Святослава над Итилем, о смерти Кагана и о том, что отныне Русь достигла границ Pa-Волги священной и моря Хвалынского.
Святослав велел позвать к нему начальника полка из Белой Вежи. Булат предстал перед князем, как всегда спокойный и немногословный. На шее виднелся свежий след от сабельного удара, а кисть правой руки была обмотана чистой холстиной, сквозь которую проступило кровавое пятно.
– Таки задели тебя кочевники, – сказал князь, окидывая взором ладную стать Булата.
– Пустяки, княже, на мне заживали и не такие раны, а это… – Богатырь махнул рукой.
– Службу ты свою добре справлял, Булат, Придонье хорошо знаешь, хочу поставить тебя тиуном. – Святослав взял со стола одну из лежащих на нём хартий. – Вот, держи, брат, теперь ты тиун русского града Белая Вежа, а Саркелу хазарскому более никогда не бывать! – Князь подал Булату хартию на коже с княжеской печатью. – Служи Руси, как прежде служил! – С этими словами Святослав обнял несколько растерявшегося могучего воина и продолжил: – Крепость кирпичную подправь и обнови где надо, ставь посад. Полковника теперь сам назначишь. У казначея на первое время возьми золота, а потом будешь, как прежде, из купеческой десятины сколько для дела потребно брать. Рабов для строительства града возьми из тех, что в Киев отправляют.
– Нет, княже, – мотнул головой новый тиун, – рабов брать не буду. Не желаю, чтобы к новому русскому граду невольничьи руки прикасались. Да и какие мастера из хазар, пастухи из них добрые, это да. Мыслю, град вольные славянские мастера должны возводить, тогда и стоять он будет долго, и жить в нём будет привольно. – Булат смотрел на князя своими голубыми очами открыто и прямо.
– Как знаешь, брат, может, ты и прав, – задумчиво произнёс Святослав. – Ну, пойдём на славление, Могун службу править будет. – Едва князь закончил говорить, как неслышным своим шагом подошёл начальник Тайной стражи.
– Дозволь, княже, с тиуном Белой Вежи потолковать, – обратился Ворон к Святославу.
– Идём вместе на Капище, по дороге и поговорите, – кивнул Святослав.
– Булат, через Беловежье много разного люда с товаром и без оного во все концы проходит: и в Асию, и в Булгарию Дунайскую, в Альказрию, и в Булгарию Волжскую, на Русь, и на полуночь дальнюю, в Югру и Пермскую землю. Потому важно для Руси иметь у тебя добрую службу изведывательскую, – негромко рёк Тайный тиун.
– Ворон, не смыслю я в сём деле, да и других забот у меня будет…