Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей
Шрифт:
Во всяком случае, архиепископ Вульфстан Йоркский признал своего нового кентерберийского коллегу 13 ноября.
Как раз перед этим архиепископ Вульфстан освятил новую церковь близ Ашингдона, она была построена на средства Кнута и воздвигнута в память о кровавой битве, имевшей место за четыре года до этого. Великую процессию возглавляли Кнут и Торкель вместе при большом стечении епископов, аббатов и монахов со всей Англии. Освящение казалось счастливым знаком: эта церковь была первой, построенной во время правления Кнута, и король сам оплатил ее постройку.
От ярла Ульфа Торкель узнал немного больше о ходе событий
Связи между Швецией и Норвегией укрепились, когда король Слав взял в жены Астрид дочь Олава. При этом разгорелась борьба между обоими королями за спорные части Норвегии. Другая дочь конунга Олава была замужем за великим князем Новгорода, Ярославом, а звали ее Ингегерд.
— Над Балтийским морем собираются грозовые облака, — полагал Ульф.
— Боюсь, что раньше или позже грянет гром. Ни немцы, ни поляки, ни русичи не радуются от того, что Кнут собирает урожай с их берегов и сидит в гаванях, которые они почитают своими.
— Да, какого черта ему надо было делать в Витланде? — поинтересовался Торкель. — Ему следовало бы заняться укреплением своей власти на западе.
— Полагаю, — ответил Ульф, — что Кнут не хочет отдавать ни дюйма земли, которую король Свейн считал своей. Он испытывает какой-то страх перед духом своего отца.
— В таком случае ему следует больше всего бояться Норвегии.
— Он это и делает. Но не знает также, как больно, когда вдруг наткнешься на норвежцев. Однажды ему это придется попробовать, если он хочет, чтобы неугомонный дух Свейна Вилобородого оставил его в покое…
Перед самым Рождеством Эмма заметила, что у нее прекратились месячные. Кнут должен был возвратиться из Дании на празднование йоля [44] , но прислал весточку, что «вновь задерживается». Что означает это «вновь»? Если речь идет об одном-единственном месяце, то можно ребенка, которого она носит, было бы считать преждевременно рожденным, причем от короля Кнута — даже если Эмме и будет трудно объяснить, почему беременность стала заметной так рано.
44
Языческий праздник середины зимы.
Отвары, приготовляемые ею вместе с сестрой Эдит, раньше помогали, когда было нужно, и она избегала зачатия. Но на этот раз семя Торкеля прорвало все преграды.
Эмма пила отвар из ягод тисса, впрыскивала настой пижмы. Пробовала арнику и — осторожно — можжевеловое масло. Поднимала свою кровать до тех пор, пока не начинали ныть руки. Скакала на Слейпнире без седла до тех пор, пока не испугалась, что у нее кишки вывалятся. Но выкидыша не получалось, никакого кровотечения, кроме как из ссадин от езды верхом.
Она разыскала Эдит и пожаловалась ей на свою беду. Но когда Эдит услышала, что эти «естественные» средства не помогли плоду выйти, она больше не захотела слушать никаких вопросов о мерах более действенных.
— Одно дело — никогда
— Не слишком ли ты жестока в вопросе об «учении» Церкви, — заупрямилась Эмма. — Ведь совершенно ясно, что рождение нежеланного ребенка куда более несправедливо бьет по женщине, чем по мужчине. Не говоря уже о самом ребенке. И почему разрешено скакать на лошади или поднимать тяжести, чтобы вытолкнуть из себя плод, и не разрешено воспользоваться лекарством, которое, несмотря ни на что, тоже Божье творение?
Эдит, задумавшись, швырнула свои сандалии об стену.
— Все, что делается не от веры — грех, говорит святой Павел, а моей веры не хватает больше, чем на езду без седла. Ребенок, который выпрыгивает от такой малости, не очень-то жизнеспособен и, вероятнее всего, все равно покинет твое чрево. Конечно же, я знаю действенные средства от твоих недугов, но они граничат с ведовством, а я не хочу, чтобы ты брала на себя больший грех, чем это необходимо.
Эдит отвернулась к кипящему котлу и залила водой скорлупу от грецких орехов.
— Что ты собираешься делать? — спросила Эмма, чтобы показать, что сдается.
— Буду красить шерсть, — отвечала Эдит, подняв штуку некрашеной ткани.
— Это пригодилось бы и для моей прядильни, — воскликнула Эмма. — Интересно, додумался ли мой управляющий до того, что за крашеную ткань можно получить больше?
Эдит рассмеялась и обняла Эмму.
— Моя дорогая королева, ты справишься и с этим — ты так легко можешь переключаться. Если дитя — Божий дар, то он будет не меньшим оттого, что он еще и дар любви. Носи дитя свое с уверенностью, Эмма, но все расскажи Кнуту до того, как он узнает об этом окольным путем.
— Говорят, хорошие советы дорого ценятся, — пошутила Эмма. — А твои, кажется, будут необычайно дорогими… Не бери в голову, я одна виновата.
— О нет, вас ведь было двое.
И Эмма ушла. «Вас ведь было двое» — ах, да… Торкель и она были вместе так часто, как могли, в эту прошедшую осень, действительно часто. Гуннхильд однажды пошутила, сказав, что влюбленные всегда найдут местечко, даже в самом людном доме. Конечно же, у Гуннхильд был личный опыт; и все же Эмме было бы любопытно узнать, удалось бы Гуннхильд побить ее в находчивости.
Конечно же, они были сумасшедшими! Вновь пробужденное желание заставило их забыть всякую осторожность и… и все же оставалось неутоленным. Но несмотря на их опрометчивость, насколько знала Эмма, их никто не поймал с поличным. Возможно, счастье всегда на стороне храброго — даже в любви?
И вот их объятья в конце концов сами оставили такое заметное доказательство — в один прекрасный день его увидят все и каждый. И вся ее — и его — «находчивость» тут же потеряет всякую ценность; они могли бы с таким же успехом предаваться греху на открытой площади. Само по себе это не потрясло ее, в глубине души она была счастлива носить в себе дитя Торкеля. Что бы ни случилось в будущем, она никогда не отказалась бы от месяцев бьющей ключом радости. Да и Торкель, всегда такой мрачный, словно помолодел и вновь обрел упругую поступь, которую она не видела вот уже многие годы.