Хищник. Том 1. Воин без имени
Шрифт:
— Тогда и я стану называть тебя Теодорихом, — решил я. — Имя, на мой взгляд, замечательное и может послужить добрым предзнаменованием. Почему же ты называешь себя жалким беднягой?
Он махнул рукой и мрачно произнес:
— Разве эта жалкая и нищая лачуга кажется тебе королевским дворцом?
Девушка, которая все еще смахивала пыль, бросила на моего друга печальный и полный раскаяния взгляд, явно сожалея, что не может предложить ему более роскошных покоев.
— Вот он я, — продолжил Теодорих, — командир шести тысяч воинов, которые испытывают голод, желая насытиться не только пищей, но и сражениями, а я ничего не могу предложить им. В то же самое время остальные мои подданные в наших землях к югу и востоку отсюда тоже не слишком-то счастливы. Я не могу чувствовать себя настоящим королем, пока не докажу, что являюсь таковым.
— Взяв Сингидун для Римской империи?
— Вот именно. Я не могу допустить, чтобы мое первое начинание в качестве короля обернулось неудачей. Но взять Сингидун я хочу вовсе не для империи, а чтобы помочь своему народу.
— Каким же образом?
Когда он начал объяснять мне, я вспомнил рассказы старого Вайрда. В течение почти ста лет, сказал Теодорих, его ветвь готов — те, что происходили из рода Амалов, остроготы, — не имела корней и своих земель; это были кочевники, которые жили только войной и грабежом. Но затем его отец и дядя, братья-короли Тиудамир и Валамир, предприняли попытку вступить в союз со Львом, императором Восточной Римской империи.
— Именно поэтому, — пояснил Теодорих, — меня и послали еще ребенком жить при дворе в Константинополе. Едва ли меня можно назвать пленником — Лев растил меня как будущего короля, — но я был его заложником. Живой гарантией того, что мой народ не нарушит это соглашение.
Выполняя условия этого договора, Лев платил двум готским королям соответствующую consueta dona [217] , ежегодную сумму золотом, чтобы содержать их воинов и защищать северные границы империи. Лев также наделил готов собственными землями в Нижней Мезии. Там они могли безопасно селиться и вести жизнь земледельцев, пастухов, ремесленников и торговцев; у готов появилась возможность пользоваться всеми благами современной цивилизации и стать полноправными гражданами Рима. Но ситуация резко изменилась после недавней смерти императора Льва, потому что его внук и наследник, Лев II (вернее, тот, кто правит от его имени), не признает никаких соглашений с чужаками.
217
Условленные дары (лат.).
Теодорих вздохнул и сказал:
— Готы из рода Балтов — наши ближайшие родичи вестготы — уже давно и прочно обосновались в далекой западной провинции Аквитания. У нас же, остроготов, после смерти старого Льва снова нет места, которое мы могли бы назвать своим. Я хочу взять Сингидун и использовать город в роли заложника, как это когда-то проделали со мной. Я надеюсь, что таким способом заставлю молодого Льва соблюдать те обязательства, которые взял на себя его дед по отношению к нам. Да ведь этот город распоряжается всей торговлей между Верхним и Нижним Данувием. И Рим, и Константинополь вынуждены будут считаться со мной — они примут мои условия в обмен на то, что я верну Сингидун империи. Никуда они не денутся: придется им подтвердить наше право на земли в Нижней Мезии и снова выплачивать остроготам золото за то, что мы станем защищать побережье Данувия.
— Я тоже так думаю, — сказал я.
— Но все это возможно только при условии, — напомнил он мне, — если я смогу изгнать из города короля Бабая. Возможно, потребуются недели, чтобы наш обоз с провизией прибыл сюда вместе с этими громоздкими осадными машинами, и только liufs Guth знает, сможем ли мы продержаться до этого времени. Мы буквально живем на лошадином корме. Сарматы не нуждаются в лошадях, поскольку сидят за стенами города. Они не стали выгребать из внешнего города весь овес, сено и отруби, поэтому теперь мы питаемся этими «яствами». Мясо мы едим очень редко: если только какую-нибудь лошадь убьют во время патрулирования.
И тут, видимо потому, что речь зашла о еде, у нас обоих, у Теодориха и у меня, вдруг громко заурчало в животе. Девушка услышала это, покраснела и бросилась вон из комнаты.
Теодорих продолжил:
— Я мог бы приказать своим людям разобрать лачуги и использовать древесину, чтобы построить осадные башни. Но, боюсь, эта работа отнимет у воинов последние силы и они слишком ослабеют, чтобы забраться на башни и сражаться. Я уже обдумывал и другие возможности. — Он показал на исписанные листы пергамента на столе. — Например, сделать подкоп под стену с западной стороны, там, где она возвышается прямо над обрывом. Но это обрыв — нет никаких выступов, опоры для ног, нет никакой возможности защитить тех, кто станет копать, и, разумеется, сарматы уже приготовили чаны с кипятком, маслом, смолой и прочим, чтобы помешать любой попытке подкопа.
— Кстати о выступах, — сказал я, — я заметил, что ворота во внутренний город установлены в очень глубокой нише в стене. И по какой-то причине там нет решетки или еще какого-нибудь заграждения, которое помешало бы осаждающим подобраться прямо к воротам. Несколько воинов смогли бы поместиться под аркой, а там сарматы не смогут достать их ни маслом, ни стрелами.
— И что тогда? Они снесут ворота плечами? — Лицо Теодориха исказила гримаса. — Ты должен был также заметить, какие прочные эти ворота. Если бы можно было их проломить, я бы уже давно попытался это сделать. Это тебе не только что срубленные и еще не высохшие стволы деревьев. Ворота настолько старые, что уже превратились в камень, и на то, чтобы их поджечь, уйдет полжизни. А чтобы сломать их, потребуется стенобитное орудие с железным наконечником, укрепленное железом и цепями, — мой обоз привезет такое. Но когда?
Тут в комнату вошла девушка и поставила на стол две дымящиеся чаши. Теодорих с благодарностью посмотрел на хозяйскую дочку — снова заставив ее покраснеть — и сделал мне знак занять скамью напротив. Он тут же с жадностью принялся есть из своей чаши, а я сначала изучил свою, чтобы увидеть, что же нам предложили. Это оказалась клейкая кашица из овса, сваренная на воде, — даже не посоленная, как я обнаружил, когда попробовал ее. Я очень пожалел, что не сумел привезти сюда остатки добрых виндобонских продуктов, которые Амалрик предусмотрительно погрузил в лодку к Оппасу.
— Нечего нос воротить, — сказал Теодорих, причмокивая. — Простые воины и вовсе получают только отруби.
Поэтому я зачерпнул ложкой полужидкую массу, внушая себе, что следует благодарить судьбу за то, что у меня вообще есть чем подкрепиться в подобных обстоятельствах. Внезапно клейкая кашица навела меня на одну очень интересную мысль. Однако я решил ничего не говорить Теодориху, пока не обдумаю все как следует.
Хотя я все-таки сказал ему:
— Мне бы хотелось помочь тебе, чем смогу. В осаде, патрулировании — где прикажешь.
— Полагаю, что ты уже оказал нам кое-какую помощь, — ответил Теодорих, вытирая рот и ухмыляясь. — По крайней мере, половина из воинов turma, которые видели, как ты стреляешь на скаку, теперь лихорадочно делают себе веревочные петли для ног. Похоже, они считают это твое изобретение замечательным.
Я скромно сказал:
— Акх, я придумал это, вспомнив и усовершенствовав свою детскую игрушку. Твоим людям потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть и попрактиковаться в стрельбе из лука, приноровиться к разному шагу коня. Я могу всему их научить, если прикажешь.