Хищник. Том 1. Воин без имени
Шрифт:
Я понял, что король специально говорит шутливо, чтобы успокоить воинов — или меня. Эта утренняя заря знаменовала первый день моей новой жизни в качестве остроготского воина.
— Когда я подам сигнал, — сказал Теодорих, — мои стрелки выпустят дождь стрел по бастиону. Под таким прикрытием, Торн, вы безопасно сможете добежать до ворот. Ну что, начинаем? Да будет так! Воины, на позиции! — Он повел стрелков на улицу, которая вела к воротам. — Становись! Целься! Стреляй!
С шумом, напоминавшим внезапный порыв сильной бури, множество стрел одновременно взлетело в воздух. Тут же Теодорих и его стрелки нацелили на ворота новые стрелы, а потом повторили все снова; они заряжали свои луки так же быстро, как это делал старый Вайрд.
Я крикнул:
— Воины! За мной! — И мы устремились к проходу.
Часовые-сарматы наверху, должно быть, сильно удивились, когда на них обрушилась целая туча стрел, и не увидели нас в предрассветной мгле, потому что ни одна из их стрел не встретила нас и мы, все семеро, оказались под аркой без единой царапины.
Я заранее как следует объяснил людям, что мы должны сделать, потому что нам нельзя было терять времени. Мы с еще одним воином принялись закреплять сосуды, прижимая их снизу концами друг к другу, в щели между воротами и камнями мостовой, а затем вбивать их колотушкой, насколько это было возможно. Еще один воин занялся боковыми трещинами в косяках ворот, проемом, где сходились створки ворот, и трещинами вокруг калитки. Другой воин встал на плечи товарищу, чтобы вбить сосуды высоко вверху, там, куда я не смог дотянуться.
Сарматы внутри, несомненно, слышали шум, который мы производили, и я мог представить себе их недоумение. Защитникам, которых могли привести в ужас только звуки от ударов тарана, должно быть, казалось, что мы всего лишь вежливо стучались в ворота, словно просили разрешения войти. Когда мы заполнили все щели, у одного из воинов остался лишний сосуд, и он искал, куда бы его пристроить, но я сказал:
— Оставь его. Возьмем этот сосуд обратно. Наблюдая за ним, мы узнаем, как ведут себя остальные. Он сообщит нам, когда — если такое вообще произойдет — все остальные разбухнут и с какой силой они разорвутся. В общем, мы узнаем, оправдались ли наши надежды. А теперь давайте все вместе побежали в укрытие. Вперед!
И снова мы добрались без единой царапины. Теодорих приказал своим людям прекратить стрелять и снова укрыться за домами. Мы с ним прикинули, чем лучше заняться остроготам в ожидании, пока «иерихонские трубы» сделают свое дело, и решили, что предпринять пока мы можем не слишком-то много. Продолжать обмениваться стрелами? Но это не помешает сарматам посмотреть, что там происходит с их воротами, а мы только зря потеряем силы и стрелы. В любом случае, даже если бы защитники города отправились сейчас прямо к внутренним воротам, они бы не смогли разгадать, что мы с ними сделали, и, уж разумеется, сарматы не стали бы открывать их, чтобы узнать это.
Таким образом, Теодорих просто собрал своих центурионов и декурионов и объяснил им, что должны сделать их отряды, если нам удастся повредить ворота. Во-первых, разумеется, самые высокие и сильные мужчины тут же должны бежать вперед из укрытия вместе с нашим самодельным тараном. Если после того, как первые ворота рухнут, мы обнаружим за ними в арке еще одни крепко запертые, люди с тараном вернутся обратно, а все остальные останутся на месте, там же, где они и были. Какое-то время уйдет на то, чтобы наделать еще «иерихонских труб», установить их и снова ждать, пока они сработают. Затем в дело вновь вступит таран. Как только он наконец пробьется внутрь, turma всадников галопом ворвется в город — их поведет сам Теодорих, — чтобы разметать толпу защитников, оказавшихся прямо за воротами. После чего в город отправятся четыре contuberina [219] стрелков из лука, чтобы снять всех защитников, засевших высоко на стене или на крышах домов. Наконец все оставшиеся шесть тысяч воинов, включая и меня, войдут внутрь пешими, только с мечами и щитами.
219
Отряд воинов, проживающих в общем шатре (лат.).
— Все сарматские воины должны быть уничтожены, — спокойно сказал Теодорих командирам отрядов. — Сражайтесь мужественно и убивайте всех врагов, которых увидите, находите и уничтожайте каждого, кто попытается убежать или спрятаться. Пленных не брать. Раненым помощь не оказывать. Единственное, пусть ваши бойцы постараются, насколько это возможно, не убивать несчастных горожан. Даже в пылу боя можно отличить женщин и детей и пощадить их. Habai ita swe!
Центурионы и декурионы молча подняли в остроготском салюте вытянутые руки. Теодорих продолжил:
— И вот еще что, объясните это хорошенько всем своим людям. Если кто-нибудь вдруг столкнется с кем-нибудь, похожим на короля Бабая или легата Камундуса, пусть он воздержится от того, чтобы нанести им удар. Эти двое — мои. Если по какой-то причине я не сумею отыскать и убить мерзавцев, оставьте их в живых, пока город не будет взят, после этого мы устроим им казнь. Но помните — если во время сражения я сам не убью Бабая или Камундуса, никто не должен этого делать. Да будет так!
Командиры снова отдали ему салют, на этот раз Теодорих ответил им тем же. Затем центурионы и декурионы отправились собирать свои разрозненные отряды на улицах, расположенных на склоне холма, где они были невидимы для часовых-сарматов, и там же стали расставлять людей в колонны в том порядке, в котором они будут штурмовать город. Как только все удалились, я заметил Теодориху:
— Не слишком ли ты самоуверен? Похоже, ты не сомневаешься, что мое простое оружие сработает. Но даже если оно и сработает, то почему ты настолько уверен, что мы возьмем город?
— Акх, дружище Торн, — весело произнес он, хлопнув меня по плечу, — среди множества саг, в которых воспевают Джека Победителя Великанов, есть одно старое предание, повествующее о том, как он одолел великана при помощи бобового стебля. Я позабыл, как именно Джек сделал это, но я верю, что овес Торна поможет нам в битве. Что же касается остального… ну… я стараюсь подражать своему благородному отцу. Он говорил, что никогда не сомневался в победе, поэтому-то он никогда и не проигрывал. А теперь скажи мне, дружище, когда ты в последний раз ел? Пойдем со мной и перекусим. Небезызвестная тебе застенчивая девица, которую теперь зовут Аврора, угостит нас походным блюдом — олениной, приготовленной из останков почившего боевого коня.
— Я должен присматривать за этим. — Я указал на металлический сосуд и рассказал, почему мы принесли его обратно.
— Возьми его с собой. Мы вполне можем наблюдать за ним во время еды.
Однако ничего не произошло за то непродолжительное время, что мы просидели за столом; хотя вообще-то еще было рано. Я поблагодарил за угощение Теодориха — и Аврору тоже, заставив ее покраснеть — и, прихватив сосуд, отправился на улицу, где присоединился к turma, к которому был приписан.
Началось напряженное ожидание. Я ждал, а вместе со мной точно так же ждали шесть тысяч остроготов, ждали весь день. За это время, думаю, примерно тысяча из них нашли предлог, чтобы пройтись по улице, где располагался наш turma, и взглянуть на меня и «иерихонскую трубу». Сначала их взгляды были просто любопытствующими и недоумевающими. Но по мере того как тянулись часы, они становились подозрительными, презрительными, даже возмущенными. Кроме того, все воины были в шлемах и доспехах, а день выдался жарким. Мы потели, и наши тела зудели под кожаным и металлическим покровом. Перекусили мы только один раз, в полдень, печеньем из отрубей и теплой водой. Говорить разрешалось только шепотом, не дозволялось производить шум оружием, смеяться и петь — как будто нам было до этого.
После захода солнца стало немножко полегче: сумерки принесли прохладу. Однако моя труба не издавала ни одного звука и не двигалась, поэтому нам ничего другого не оставалось, как только продолжать ждать и надеяться, что рано или поздно это все-таки произойдет. Именно это мы и делали, хотя люди уже начали потихоньку роптать. Когда наступила ночь, воины покорно принялись устраиваться на ночлег на улице, прямо на твердых камнях, все командиры turma выставили дозорных. Поскольку меня не назначили часовым, я отдал сосуд своему командиру, весьма раздраженного вида воину по имени Дайла, и попросил его, чтобы все дозорные этой ночью следили за трубой.