Хищник. Том 1. Воин без имени
Шрифт:
— И вот еще что, — продолжил custos, — тебе придется немного подождать, пока будут готовы твои доспехи, потому что их, как и все остальное, надо подгонять под владельца, а это дело долгое. Тяжелая кожа сначала вываривается, потом ее следует тщательно подогнать под твой торс, пока кожа еще мягкая, затем придать ей окончательную форму и наконец сделать твердой, почти как железо. Однако в предстоящем сражении тебе понадобятся хоть какие-то доспехи. Вон там в углу есть несколько запасных, выбери себе подходящие.
Все так называемые запасные доспехи были потертыми, на многих виднелись дыры, проделанные оружием, или же они были опалены огнем, а на нескольких до сих пор еще сохранились следы крови их прежних владельцев. Еще я увидел, что все доспехи были подогнаны под определенных воинов: оружейник искусно уменьшал или увеличивал ширину плеч, величину груди, живота или спины. Выбрать из кучи подходящее обмундирование оказалось нетрудно. Поскольку я был значительно ниже ростом и тоньше, чем самый мелкий взрослый гот, которого я видел, я поднял самые маленькие доспехи; Ансила помог мне завязать шнуровку, которая скрепляла вместе заднюю и переднюю их части.
После этого он сделал шаг назад, довольно скептически осмотрел меня с ног до головы и проворчал:
— Каштан в скорлупе грецкого ореха.
Я почувствовал неловкость, потому что моя тонкая шея высовывалась из кожаного торса, больше подходящего Геркулесу, а кожаная юбка свисала ниже колен. Но поскольку это были единственные подходящие доспехи, я сказал:
— Немножко великоваты, да, но зато не сковывают движений. Они подойдут.
Custos пожал плечами:
— Тогда у тебя есть все, кроме тяжелых штанов, но их ты можешь раздобыть самостоятельно. Вот, faber сделал тебе шлем. Примерь-ка, посмотрим, надо ли его подгонять.
Подгонять не потребовалось. Хотя шлем и показался мне тяжелым, когда я взял его в руки, я не почувствовал этого, надев его на голову. Мягкая кожа, которой шлем был подбит внутри, делала его удобным, а ремни застегивались под подбородком не туго и не свободно. Металлическая пластинка точно закрывала нос, но не касалась его. Отвороты шли от висков точно по скулам и прикрывали нижнюю челюсть. Шейная пластина была достаточно глубокой, чтобы отразить любые удары, но не настолько большой, чтобы тереться о заднюю часть моих доспехов. Я представил себе, что выгляжу таким же грозным, как и Теодорих, когда он появился передо мной в поле. Я совсем уже было почувствовал себя настоящим воином-остроготом, но тут faber произнес мрачно:
— Советую тебе, юноша, отрастить добрую готскую бороду. Она защитит твою обнаженную шею.
Я ничего не ответил на это, переведя разговор на шлем:
— У него нет наверху щели для парадного плюмажа.
Ансила только прорычал на это:
— Vai! Готы не маршируют на парадах подобно самодовольным римлянам! Когда готы передвигают ноги, это значит, что они движутся на врага! Если гот надевает шлем, это значит, что он идет в бой, а не на торжественный смотр перед каким-нибудь изнеженным римским консулом!
Faber сказал:
— Ты, наверное, заметил, что я никак не украсил шлем. Никаких выпуклых или вытравленных фигур и узоров. С одной стороны, у меня не было на это времени. С другой — как я могу выбрать подходящие украшения, если не знаю, какое звание Теодорих пожаловал тебе.
— Вообще никакого, насколько мне известно, — весело произнес я. — Но я благодарю вас, друзья, — и ваших помощников тоже — за столь прекрасную работу. Thags izei. Я вернусь, когда наступит время закупорить наши «иерихонские трубы».
Когда Теодорих велел воинам срубить подходящее для тарана дерево, он отправил их вверх по течению реки далеко за город, чтобы сарматы не услышали шума. Для тарана выбрали высокий, прямой, крепкий кипарис, потому что у него было множество не слишком больших, растущих перпендикулярно стволу веток. Когда дерево уже повалили на землю, воины срезали часть этих ветвей, а другие просто укоротили, так что они служили своего рода ручками, за которые ствол можно было нести или раскачивать. Затем один конец ствола обстругали и прокалили его на пламени костра. После этого воины сплавили дерево вниз по течению Савуса, осторожно вытащили его на берег, под покровом темноты отволокли на холм и бросили, замаскировав в подходящем для штурма месте.
— Отлично, Торн, — сказал Теодорих. — Теперь командуй ты.
— Мне прежде никогда не доводилось штурмовать город, — признался я. — Когда это делать лучше всего? Днем или ночью?
— В нашем случае днем, потому что среди сарматов есть и мирные люди, горожане. Мне бы не хотелось случайно убить слишком много мирного населения.
— Тогда я предлагаю, — произнес я с некоторым сомнением, — приготовить наши стручки-сосуды и установить их незадолго до рассвета. Не берусь предсказать, сколько именно пройдет времени, прежде чем они разорвутся, но думаю, что это случится в течение дня. Хотя кто его знает.
— В случае чего, — спокойно ответил Теодорих, — пусть горожане сами, если ворота рухнут, заботятся о себе, будь то днем или ночью. Ну хорошо, давай начнем приготовления незадолго до рассвета.
Он приказал шестерым воинам отправиться со мной, потому что оружейники к этому времени уже сделали двадцать восемь «иерихонских труб» — теперь уже все так называли эти штуки, — и я подсчитал, что один человек может нести четыре сосуда и молоток и бежать при этом достаточно быстро. Нам семерым понадобилось немного времени, чтобы заполнить все трубы овсом. Поскольку сосуды надо было запечатать примерно в одно время, помощники оружейников взяли все двадцать восемь крышек и раскалили их докрасна. Затем я с шестью своими помощниками налил в трубы воды, оружейник быстренько запаял их, зажимая одну крышку за другой, после чего они вместе с Ансилой и помощниками неистово заколотили по ним молотками.
Как только трубы остыли настолько, что их можно было взять в руки, мы всемером взяли каждый по четыре трубы под мышки и подхватили деревянные колотушки. Мы поспешили наверх по холму, туда, где находился последний ряд домов, окаймляющих открытое пространство перед воротами; там Теодорих и множество стрелков из лука уже поджидали нас в засаде.
— Готовы? — спросил Теодорих, сам не выказывая никакого волнения. Он показал на восток. — Светает, заря такая же румяная, как и моя прислужница. Вот что, буду-ка я впредь называть эту девицу Авророй.