Хищник. Том 1. Воин без имени
Шрифт:
— Но, frauja, — запротестовал я, уже чуть не плача. — По совести я не могу…
— Прекрати спорить! Тебе совсем не обязательно оставаться здесь и наблюдать, как я превращаюсь в слабака и слюнявого идиота. Ты ничем не можешь мне помочь, ни молитвами, ни лекарствами… Остается только ждать, что болезнь пройдет сама по себе. Поэтому немедленно убирайся! Жди меня в таверне, я присоединюсь к тебе, как только… как только смогу.
— Интересно, как ты присоединишься ко мне? — Я уже рыдал и не пытался скрыть этого. — Ты же привязан!
— Vai, ты, заносчивый петушок, не считай других глупей себя, — произнес он грубо, как делал это в прежние времена. — Как только я приду в себя и ко мне вернутся силы, я смогу легко развязать любые путы, особенно те, которые наложил неопытный мальчишка вроде тебя. А теперь я приказываю тебе: немедленно ступай прочь.
Продолжая рыдать навзрыд, я собрал почти все, что мы привезли с собой из Хальштата, и взвалил вьюки на лошадей. Я не упаковал только боевой лук Вайрда и колчан, которые повесил себе за спину, а также остатки вчерашнего ужина. Их вместе с флягой Вайрда я положил в пределах его досягаемости, на случай если в перерыве между приступами старик будет в состоянии хлебнуть воды или даже поесть.
— Thags izvis, — проворчал он. — Только сомневаюсь, что они мне потребуются. К завтрашнему утру, надеюсь, я позавтракаю вместе с тобой и Андреасом. Но до этого времени я не хочу видеть тебя. Теперь… huarbodau mith gawa'irthja, Торн.
И больше он не увидел меня. Я уехал с горы верхом на Велоксе и увел за собой лошадь Вайрда, но только на такое расстояние, чтобы старик не мог услышать их случайного ржания. Затем я спешился, снова привязал лошадей, взобрался наверх, медленно, осторожно и тихо, оставаясь невидимым, как учил меня Вайрд. Мне удалось отыскать место, откуда я хорошо видел старика сквозь подлесок, но он при этом не мог заметить или услышать меня; там я присел на корточки и стал наблюдать — часто вытирая слезы, которые застилали мне глаза.
Довольно долго он просто лежал, опершись на дерево, уставившись в пустоту. До чего же жалкий был у него вид. Костлявый, немощный, вконец ослабший, борода всклокочена, а волосы спутаны. Вскоре стало ясно, что Вайрд только и ждет того момента, когда, по его расчетам, я уже спущусь с горы, потому что он вытянул вперед дрожащую руку, поднял с земли и открыл оставленную мной флягу и вылил воду из нее себе на голову.
Это заставило его тут же издать протяжный волчий вой, несчастный замолотил руками, и фляга отлетела прочь. Его тело снова изогнулось дугой, как это бывало с ним уже много раз, вернее, попыталось сделать это. Теперь Вайрд мог только становиться на дыбы, и напрягаться, и извиваться в путах, что, очевидно, причиняло ему еще большие страдания, чем прежде, — слюна вперемешку со слизью сочилась из его раскрытого рта, бедняга отчаянно молотил кулаками по земле и своим бокам. Я знал, что Вайрд специально воспользовался водой, чтобы это привело к страшным конвульсиям, без всякого сомнения, надеясь на то, что эта нечеловеческая мука станет для него последней.
Теперь я уверился, что его страданиям действительно следует положить конец. Я снял боевой лук, вложил в него стрелу, натянул тетиву, поморгал, чтобы избавиться от слез, и прицелился самым тщательным образом — все это заняло лишь один миг, но я сделал это обдуманно.
За бесконечно малый промежуток времени, прежде чем я выпустил стрелу, мне припомнилось множество вещей. Как Вайрд поддерживал меня, уверяя, что я должен даровать милосердную быструю смерть пораженному страшной болезнью juika-bloth. Как сам он убил волчицу — и сделал это тоже из милосердия, чтобы положить конец страданиям несчастного животного, даже подозревая уже, что оно заразило самого охотника бешенством. Как он, попросив привязать его к дереву, объяснил, что необходимо позаботиться о зверях. Как в предсмертном бреду Вайрд говорил о своей далекой родине, о других местах, дорогих его памяти, как он вспоминал свою юность и женщину, чья поступь была благородной, а речь доброй.
Нет, я убил его не в порыве сострадания. Я сделал это сознательно, хорошенько все обдумав, чтобы Вайрд мог обрести мир и покой и продолжил видеть эти прекрасные сны.
Вайрд поник и замолчал так же внезапно и неожиданно, как auths-hana, песню которого оборвала моя стрела. Сдерживая рыдания, я подошел поближе и печально посмотрел на своего друга. Стрела попала ему точно в сердце и вошла так глубоко, что пригвоздила беднягу к дереву, мне пришлось буквально выкручивать ее. Я мог бы просто похоронить своего друга — земля была по-летнему мягкой даже на этой высоте, — но я припомнил еще одно его высказывание: хоронят только прирученных созданий. Я надеялся, что вскоре его тело уничтожат падалыцики, которых считают в лесу чистильщиками. Таким образом, Вайрд, накормив их, будет жить и после смерти, как он говорил: «Это и есть Небеса». На прощание я сделал лишь одно. Своим кинжалом я очистил и отскреб место на стволе над головой Вайрда и там, на мягкой заболони дерева, вырезал готическим шрифтом: «Его поступь была благородной, а речь правдивой».
К тому времени, когда я закончил, начало смеркаться. Поэтому я поднял флягу Вайрда и, больше ни разу не оглянувшись, снова поспешил с горы вниз, туда, где оставались лошади. Они были явно недовольны столь долгим отсутствием хозяина, поскольку проголодались и хотели пить, но не искать же корм в темноте. Поэтому я завернулся в шкуру и погрузился в беспокойный сон. На следующий день я проснулся на рассвете, чтобы отвести лошадей в конюшню Хальштата.
В таверне, опережая расспросы Андреаса, я сам сказал ему:
— Наш друг Вайрд умер.
— Что? Как? Он не слишком хорошо чувствовал себя, когда, шатаясь, ушел отсюда три дня назад, и…
— Вайрд знал, что умирает, — ответил я. — Предсказание баварского шамана исполнилось. А теперь, если только ты уважаешь мое горе, добрый Андреас, я предпочел бы не обсуждать его смерть. Я хочу всего лишь расплатиться по нашим счетам, раздать вещи Вайрда и уехать отсюда.
— Я понимаю. Возможно, ты позволишь мне купить что-нибудь из его вещей? А на то, чем я не стану пользоваться сам, я могу найти других покупателей.
Итак, всего за один день я избавился от всего, что не собирался брать с собой. Из вещей Вайрда я оставил себе его боевой лук и колчан со стрелами, рыболовные крючки и лески, солнечный камень glitmuns, медную миску для еды и охотничий готский нож. Последний я пристроил в ножны на поясе, убрав свой старый нож подальше. Андреас купил боевой топорик Вайрда, шкуру, на которой тот спал во время странствий, обтянутую кожей флягу и всю его одежду. Владелец конюшен с радостью и за приличную цену приобрел коня Вайрда, его седло и упряжь — потому что у него никогда еще не было такого прекрасного племенного жеребца и настоящих боевых римских принадлежностей.
После того как я продал все эти вещи и оплатил счета в таверне и конюшне, у меня даже остались деньги. А поскольку мне также достался в наследство кошель Вайрда, да и свою долю за продажу шкур я еще не потратил, у меня в целом оказалось довольно много денег, по крайней мере для простолюдина моего возраста. Мне, однако, это не доставляло особой радости, учитывая, при каких обстоятельствах я разбогател. Еще одну ночь я провел в таверне, затем попрощался с Андреасом и его старухой и отправился паковать свои вещи и нагружать ими Велокса. И тут я вновь наткнулся на хрустальный пузырек, которым некогда владела Domina Этерия. Там уже не было молока Пресвятой Девы, а потому он стал бесполезен — строго говоря, он оказался бесполезен, даже когда оно там было, — но я счел, что пузырек слишком красив, чтобы его выбрасывать, и упаковал бывшую реликвию вместе с другими вещами.