Хищник. Том 1. Воин без имени
Шрифт:
Чаще всего я брал своего Велокса из конюшни и ехал верхом к копи. Там я или оставлял его в компании с мулами и мы с Ливией уходили пешком, или, если мы собирались далеко, оба ехали верхом: я сажал девочку на седельную подушечку позади меня. Я всегда брал с собой пращу и пытался обучить Ливию пользоваться ею. Но она так и не преуспела в этом, поэтому именно я добывал маленьких зверушек — зайцев, белок, кроликов, куропаток, — которых мы делили между собой. Она несла свою долю добычи домой, а я забирал свою в таверну. Андреас и его жена были согласны со мной, что мясо приятно разнообразит обычное рыбное меню. Но и восхитительно пахнущие блюда не смогли заставить Вайрда хоть раз поесть, даже когда он бывал относительно трезв и с ним можно было разумно говорить.
— Я просто не могу глотать, — настаивал он. — Старость не только притупила мой ум и зрение, но она также кольцом сдавила мне горло.
— Иисусе, — услышав это, сказал я, — да ничего с твоим горлом не случилось, если ты продолжаешь вовсю вливать в себя крепкие напитки.
— Даже это делать становится все трудней и трудней, — пробормотал Вайрд, — и это все меньше и меньше помогает. — Тут он снова сделал большой глоток вина, поэтому я не стал долго задерживаться в его обществе.
Что же касается наших с Ливией вылазок, то куда мы с ней только не ходили и не ездили. Однажды мы забрались больше чем наполовину на самый высокий пик в окрестностях — Каменную Крышу, который и дал название всему этому отрогу Альп. Таким образом, Ливия смогла показать мне то, что она называла eisflodus. Слово это, обозначающее «течение льда», ни о чем мне не говорило до тех пор, пока мы не подъехали на Велоксе к самому краю пика. И тут глазам моим предстало незабываемое зрелище.
Широкий, словно река, eisflodus лежал в большой, продуваемой ветрами расщелине горы. Казалось, что по нему пробегали ряби, волны, тут и там виднелись водовороты и пороги, как в речном потоке, который несся вниз и, минуя Хальштат, впадал в озеро. Но все это оказалось на самом деле неподвижным, потому что было из прочного льда, — или неподвижным, по крайней мере, для человеческого глаза. Ливия сказала, что лед все-таки движется, но ползет так медленно, что если я сделаю на нем какую-нибудь нестираемую пометку, то за всю мою жизнь лед не продвинется больше чем на длину моего тела.
За исключением соломы и небольших сугробов старого снега, который надуло на него подобно белой пене, eisflodus был почти таким же синим, как и Хальштат-зе. Эта синева непреодолимо влекла к себе новичка, и мне захотелось проехаться на Велоксе по его поверхности. Но Ливия покрепче обхватила меня за пояс и предостерегла:
— Сейчас лето, Торн. Там будет множество runaruneis.
Еще одно слово, которое ничего для меня не значило, поэтому я высказал предположение:
— Ледяных демонов?
— Какие там демоны, дурачок, — рассмеялась она. — Скрытые трещины. В течение теплого дня лед тает, вода сбегает ручейками то тут, то там и прорезает глубокие трещины, но выпавший за ночь снег замерзает и постепенно образует над ними корку. Ты ступишь, как тебе покажется, на весьма крепкий лед и, к своему ужасу, обнаружишь, что это всего лишь наст, упадешь, застрянешь в бездонной расщелине и никогда не выберешься оттуда. Я не хочу, чтобы это произошло с кем-нибудь, кого я… — Ливия так резко замолчала, что я повернулся в седле, чтобы взглянуть на нее, а девочка покраснела и быстро закончила: — Мне бы не хотелось, чтобы это случилось со мной, тобой или Велоксом.
— Тогда я не стану рисковать, — сказал я, слезая с лошади. — Вместо этого я вырежу наши имена вот здесь, на ровной поверхности льда, прямо у этого черного обломка камня, который легко узнать. Один из нас должен прийти сюда перед смертью — а ты наверняка переживешь меня, Ливия, — чтобы посмотреть, сдвинулись ли наши имена на длину человеческого тела.
— Или же они придвинулись друг к другу, — пробормотала девочка, когда я начал вырезать их лезвием своего меча. — Или отодвинулись.
— Или не стерлись ли они вовсе, — добавил я, но она на это ничего не ответила.
Я знал, что нравлюсь маленькой Ливии, хотя она вряд ли относилась ко мне как к старшему брату, потому что у нее уже было двое братьев, с которыми девочка совершенно не дружила. Я полагал, что она считает меня чрезвычайно приятным и снисходительным дядюшкой или — я уже отмечал, что Ливия была весьма проницательной малышкой, — возможно, даже тетушкой. Она часто говорила со мной, как это делает одна женщина с другой: рассказывала о нарядах, украшениях и тому подобном — словом, о вещах, о которых девочка обычно не рассказывает мужчине. И я частенько ловил на себе ее косые любопытные взгляды. Очевидно, Ливия кое-что подозревала и решила удовлетворить свое любопытство относительно меня, потому что как-то раз в одном укромном местечке на берегу озера она разделась догола, чтобы искупаться, и убеждала меня сделать то же самое.
— Я не умею плавать, — солгал я.
— Тогда просто войди и поплещись на мелководье, — позвала она, вовсю резвясь в воде, подобно маленькой выдре. — Это восхитительно!
— Нет, — сказал я, попробовав пальцами волны озера и притворившись, что дрожу. — Брр! Ты привыкла к ледяной воде. Я же пришел из теплых краев.
— Лжец! Ты или блюститель нравов, или трус, или же с тобой что-то не в порядке и ты не хочешь, чтобы я это заметила.
На самом деле Ливия оказалась очень близка к истине, потому я не поддался ее насмешкам и уговорам. Я уселся на гальке и с удовольствием наблюдал за ее прыжками и кувырками, пока она не утомилась. Девочка вышла из воды и уселась рядом со мной, чтобы обсохнуть на солнце, прежде чем снова одеться. Теперь уже дрожала она и все тесней прижималась ко мне, я обнял малышку, и Ливия замурлыкала от удовольствия.
Я же призадумался. Давным-давно уже я понял, что никогда не должен превращаться из мужчины в женщину и наоборот — в попытке обмануть кого-нибудь — в присутствии собаки, потому что знал, что тонкий нюх ее сразу разоблачит обман. Теперь же поведение Ливии навело меня на еще одну мысль. Очевидно, интуиция у детей развита очень хорошо. Стало быть, если рядом ребенок, мне нужно быть особенно осторожным.
Однако, так или иначе, мне уже не было нужды проявлять осторожность в присутствии Ливии, ибо та наша прогулка оказалась последней. Когда на следующее утро я подъехал на Велоксе к копи, девочки нигде не было, однако мне навстречу вышел ее отец. Он сказал, что Ливия простудилась и лекарь, который живет при копи, велел девочке оставаться в своей комнате — все помещение тщательно закрыто, занавешено и полно целебным паром, — пока она не поправится. Георгиус сообщил новость таким тоном, словно это я был виноват в болезни его дочери, хотя я был уверен, что храбрая маленькая Ливия рассказала ему о своем купании и о том, что она залезла в воду по своей воле.
Во всяком случае, я смог разглядеть щелку между ставнями в окне наверху, где была комната Ливии. Я подъехал поближе к дому, девочка раскрыла ставни пошире, и я смог увидеть, какой печальный у нее вид — бедная больная малышка, закутанная в стеганое одеяло. Итак, я помахал ей в знак приветствия и жестами, надеюсь понятными, растолковал, что буду в ее распоряжении, как только ее выпустят из заточения. Личико девочки просветлело, и она тоже жестами показала, что огорчена, а затем подняла вверх четыре пальца, дав мне знать, сколько дней ей придется сидеть взаперти. Затем Ливия послала мне поцелуй, и я уехал.