Ходоки во времени. Суета во времени. Книга 2
Шрифт:
Пора что-то делать…
Но что?
Вот вопрос вопросов. А ответов пока никаких…
От Ивана
Я стал на дорогу времени в передовом будущем.
Поле ходьбы терялось в тревожном полумраке, окружившем меня. Земля под ногами не имела привычной плотности, и мои ноги погрузились почти по щиколотку в…
Во что?
Мне хотелось то, на чём я стоял и по чему шагал, назвать реголитом. Всё вокруг подсказывало, навевало мысль, что я сейчас нахожусь будто бы не на Земле, а на Луне, так что подо мной был не обычный грунт, а именно – реголит. Это название я когда-то услышал по радио.
Вскоре мне пришлось присесть и наклониться, чтобы на глаз удостовериться в том, что я и вправду увяз ногами сантиметров на пятнадцать. То, что находилось подо мной – пусть себе будет реголитом, – вероятно, совсем недавно было сотворено временем и ещё не приобрело устойчивости и плотности, а, может быть, и естественной вещественности, так как представляло, возможно, сгусток первичной энергии или информации.
Кто знает?
Но я чувствовал, как ступаю на ненадёжную и неокрепшую ещё твердь. И даже не твердь, поскольку она вздрагивала как живая и иногда как будто текла под давлением сапог.
Слишком темно, чтобы что-то можно было увидеть вокруг.
С минуту я потоптался на месте и проявился в институте.
Поговорил с Алексом об экипировке: нужен мощный фонарь, лёгкая и прочная верёвка (честно говоря, я пока что не знал, понадобится ли она мне, но о ней я подумал, вспомнив горы недоступности в прошлом), несколько колышков, оснащенных уголковыми отражателями для разметки и ориентации на границе передового будущего.
Взял воду и еду, нож, сменную рубаху, ещё кое-что по мелочам, то есть оснастился капитально.
Что прошлое, что будущее, а я в них живу, а это значит, я должен есть и пить, мало того, справлять естественные надобности, которые, скажу честно, доставляли мне не меньших забот, чем остальные, возникающие в поле ходьбы. Не мог я пакостить на дороге времени, хотя и понимал: что естественно, то не безобразно. Не мог. Но это каждый раз означало незапланированный выход в реальный мир, где всегда что-то словно поджидает, чтобы чем-то удивить, отвлечь или напугать.
Алекс смотрел на мои сборы, как жена, настороженно посматривающая на мужа, собирающегося на рыбалку. Она по опыту и по интуиции знает, что он никакой рыбы не принесёт, а наверняка, под предлогом рыбной ловли с кем-нибудь ей изменит; а если не изменит, то с дружками, такими же, как он, что-нибудь обязательно натворит. Так и Алекс недоверчиво следил за тем, как и чем я неторопливо набиваю рюкзак, и не мог, по-видимому, понять, шучу я или нет.
Да и вообще, для него я выглядел, по всему, мягко говоря, несколько непривычно: наподобие какого-нибудь сбитенщика, например, прошедших веков – для меня.
Особенно его поражали мои кирзовые сапоги, совсем недавно жирно смазанные мной ваксой. При ходьбе они нещадно скрипели, но менять я их не собирался: в поле ходьбы любой звук – радость.
Поглядывая в ответ на него, припомнил разговор с Симоном.
Я его спросил, как в будущем относятся к ходокам, как к людям, обладающим врождённым даром ходить во времени? У них аппараты, временные лифты. А ходоки?
– Как они к нам относятся? – Симон поджал губы и приподнял одно плечо – верный признак неприятного для него вопроса. – А как ты относишься к хорошему мастеру? К человеку с золотыми руками, как говорят, если знаешь, что всё, сделанное им, можно спокойно купить в магазине, к тому же более изящное, надёжное, обдуманное дизайнерами и, главное, дешевле?
Я пожал плечами. Что я мог ответить?
– Вот и они к нам так же. Хотя понимают уникальность изделия, сделанного руками этого мастера. Они признают, конечно, за нами такую способность, даже горят желанием иногда изучать нас. Да вот мы не отвечаем взаимностью, и подопытными кроликами никто из нас становиться не горит желанием.
– Сложно всё как-то, – моё недоумение, как мне показалось, было понятным.
– Не так уж и сложно, если подумать. Нас, ходоков, там, в будущем, осталось немного, раз-два и обчёлся. Кого изучать? Ни я, ни Камеи, да и никто другой, даже ты, не согласимся на многолетние истязания. Они это хорошо понимают и нас не неволят. Верят, что сами скоро хорошо научатся ходить во времени, встретятся со многими ходоками в прошлом. Соберут статистику, обработают, построят графики, выведут формулы…
– А что, есть какие-нибудь известия у ходоков разных времён о таких встречах?
– Как будто нет. Но это ничего не значит. Может быть, нашли или найдут ещё способ бесконтактного наблюдения за ходоками. Надо будет – всё сумеют сделать. Так что, Ваня, это не равнодушие к ходокам, как тебе, вижу, кажется, а выжидание… Но, ты же видишь, пользуются нами, нашими возможностями. Так же ты обращаешься к мастеру, чтобы сделать нечто оригинальное, единственное, уникальное – в силу ручной работы или в своём роде. То, что в магазине есть, да не такое… А этот мастер двух классов в школе не одолел, темнота, одним словом, и пережиток давней эпохи…
Фонарь я пристегнул к груди, поправил лямки рюкзака на плечах и приготовился к новому переходу.
Алекс, будто сговорились, напомнил слова Симона и Сарыя:
– Ты там. Ваня, не очень-то увлекайся. Пока только посмотри, как он там себя вести будет, и всё, ничего лишнего. Не следует торопиться.
– Я понял.
Конечно, я понял нехитрую идею Алекса – вести только визуальное наблюдение за прибором, который, с большой вероятностью, в пределах ближайших двух часов мог прорваться в будущее. Впрочем, наблюдать и не делать лишних движений, – это, наверное, уже слишком, потому что ни Алекс, ни я, тем более, не имели никакого представления, как именно будет выглядеть этот прорыв за пределы будущего времени, и увижу ли я его вообще.
И потом, такая мера измерения, как два часа, оставалась понятием вне поля ходьбы. Здесь два часа, а там, быть может, вечность… Или наоборот – мгновение.
С самим прибором, обречённым сгинуть в будущем, я ознакомился: цилиндр, величиной с мой кулак. По краткому объяснению Алекса, он предназначался для измерения какого-то поля. Прибор висел на ажурных пружинах, по крайней мере, на чём-то подобном – извилистом, нитевидном, в центре прозрачного ящика: в нём, по утверждению того же Алекса, царили межзвёздная температура и вакуум.