Ходоки во времени. Суета во времени. Книга 2
Шрифт:
Так вот, неизвестно, каким он будет представляться для моего взгляда, покидая настоящее и устремляясь в будущее. Всякое может быть. Прибор уйдёт, а я так ничего и не увижу… Или раздробится на атомы – и предстанет передо мной некое облачко, и я его в нём не узнаю…
– Обязательно что-то видимое будет, – с надеждой в голосе убеждал меня Алекс. – Это материальное тело, а материя не исчезает…
– Знаю, – механически отвечал я. – Хорошо бы.
В поле ходьбы я вновь провалился ногами в податливую основу верхнего слоя земли под ногами, в свете фонаря она шевелилась, вспучивалась, прогибалась.
Для страховки я сразу поставил рядом с точкой перехода колышек. Уверенности у меня в собственных ощущениях пространства-времени не было. Она испарилась, лишь только я заметил отсутствие каких-либо других ориентиров: даже следы мои тут же затягивались, и не было никакой возможности определить направление в прошлое или в будущее.
Так что поставил колышек – и не ошибся: поведу фонарём – и вижу его, а отражатель, надо будет, мне укажет направление.
Хотелось бы, да не описать мне всего того, что я чувствовал, стоя на пороге передового времени. Во мне боролись два желания: не предпринимать ничего лишнего и в то же самое время, сразу всё выяснить, сделав несколько шагов за порог этого будущего.
И я таки сделал эти шаги, словно по тонкому, скользкому льду, ос-торожно ощупывая ногой опору.
Всего четыре шага, вернее, шажка, быть может, годов на два-три десятилетия вперёд, по моим расчётам, усвоенным уже немалым накопленным опытом хождения во времени. С другой стороны, не знаю, можно ли было это считать годами, днями или часами. Может быть, каждый мой шаг уносил меня на века вперёд, а может быть, продвигал всего на считанные секунды.
Свет фонаря мешал. Он клубился, осязаемо давил на глаза, заставляя их слезиться. Помучившись, я выключил его. Непроницаемая темнота окружила и сдавила меня, как будто я окунулся, захлёбываясь, в чернильный омут.
Под ногами ходили волны, встряхивали меня как на ухабах при не слишком быстрой езде.
Где-то рядом совершалось таинство перехода времени в материю и… напротив. Или белая дыра творила мир, и теперь передо мной зиял её непроницаемо чёрный зев. Стоит мне сделать ещё несколько подвижек в будущее – и я окажусь по ту сторону дыры: в новом, не похожем на наш, мире, который вот так же упёрся своим будущим или прошлым в темноту уже чёрной дыры и перетекает, трансформируясь, в наш мир.
Нахватался я, однако, всяких понятий, побыв в непосредственном контакте с Алексом и другими сотрудниками института. Вернее, кое-что восстановил в памяти, ведь когда-то изучал физику и в школе, и в институте. Даже мог предполагать, что нахожусь в самом гирле фридмона, где Вселенная сжалась в игольную точку и смыкается совсем, в конце концов, окуклив сияющий мир звёзд, видимый нами.
Но вскоре тревога родилась и стала нарастать во мне.
Я образно представил, какая вокруг меня идёт борьба первооснов, какие бушуют энергии. А я – ничтожная песчинка, почти нулевая по размерам и массе соринка, своим присутствием мешающая налаженному механизму. Стоит эту незаметную мелочь отторгнуть, перемолоть – и мне угрожает небытие.
Именно так и должно бы было быть.
И, тем не менее, я ощущал какую-то сопричастность ко всему тому, что меня окружало. Да, я – маковое зерно на беспредельном песчаном пляже, но тоже участвую во всё происходящим. Мало того, – содействую всему этому…
Ощущения ощущениями, а нервам не прикажешь…
Я попятился строго назад и облегчённо вздохнул, выйдя точно к колышку; и больше не рисковал.
Внезапно ядовито-зелёное сияние возникло рядом, когда я уже потерял терпение в ожидании предсказанного выброса прибора в будущее. В центре сияния просматривался и сам измеритель поля. Но не весь, а только его нижняя часть, верх же лишь угадывался в моем воображении, а на самом деле отсутствовал, являя взору нехитрую, с первого взгляда неспециалиста, начинку цилиндра.
Клубок света бесшумно всплыл на высоту нескольких, так мне казалось, метров, повисел там с минуту, будто присел перед дальней дорогой и задумался, а потом, снижаясь, медленно двинулся за порог передового будущего.
Вслед ему я сделал шаг, хотя надобности в том не было, так как я прекрасно видел его и без преследования. А он уходил прямо от меня всё дальше и дальше, стелясь уже по-над самой поверхностью планеты. Её тяжёлые вздохи хорошо были слышны и зримо заметны в окружавшем прибор свете. В поле зрения возникали мрачноватые, обрамлённые зеленоватой оковкой, валы и всплески океана мироздания.
Чуть позже, когда цилиндр удалился, по моим расчётам, лет на пятьдесят, опять же, конечно, условно, свечение вокруг него усилилось, вспыхнуло разбухшим шаром и погасло. Возможно, где-то там уже ничего не существовало…
Всё это длилось несколько мгновений, а мне показалось – часы.
Я, словно заворожённый недобрым взглядом встретившегося в лесу человека, забылся и поплатился за невнимательность. Куда бы теперь я ни делал тот единственный шаг, который должен был вывести меня к колышку, кончался неудачей. Свет включённого фонаря также не находил отражённого от него луча.
Через некоторое время у меня противно вздрогнули колени: я не знал, куда надо было идти, чтобы вернуться в институт, а чуть позже, и вообще, – в своё время, к своему стабильному веку.
Акт творения
Иван запаниковал, считая себя потерянным за границей передового будущего. Он заметался, боясь делать более двух шагов в одном направлении.
Остановился, одумался. Поругал себя, называя трусом. Чтобы успокоиться, заставить себя осмотреться, на сколько это будет возможно, и спокойно оценить обстановку, стал неторопливо поворачивать вокруг своей оси.
Вглядываясь в темноту, Иван далёк был в эти минуты от глубокого философского созерцания или осмысливания происходящего где-то, всего в нескольких шагах от него, таинства творения времени ли, пространства ли, или того и другого вместе взятых. А отрывочные мысли, которые рождались у него в голове, были навеяны чтением популярной литературы и разговорами с сотрудниками института. И хотя, возможно, в них имелось разумное начало, они, на самом деле, естественно, не соответствовали всему тому грандиозному и сложному процессу рождения из непонятного хаоса первичного континуума, служащего основой и продолжительности, и протяженности искристой, богатой светом, теплом и жизнью Вселенной, значит, и Земли и всего находящегося на ней.