Хоккенхаймская ведьма
Шрифт:
– Так за что же? Разве не убедились, что я не ведьма?
– Святые отцы завтра продолжат Инквизицию, – сказал Волков, – Сыч, проследи, чтобы у вдовы была хорошая солома, и хлеб был.
– Я соломы дам ей из телеги, и рогожу тоже, чтоб не замёрзла за ночь. – Обещал Фриц Ламме по прозвищу Сыч.
– Ну, что ж, братия, – выволакивал своё грузное тело из-за стола брат Иона, – раз хорошо сегодня поработали, будем и есть хорошо.
Брат Иоганн и брат Николас согласно кивали, а монахи-писари и вовсе похватали вещи свои и чуть не бегом кинулись прочь из склада, побежали к телеге, удобные места занимать, а то последнему пришлось
Кавалер был удивлён, день только к середине шёл, а члены комиссии уже закончили дела, но не поучать попов, не спрашивать о том не стал. Он охрана Трибунала, а как вести Инквизицию попы и сами знали. Сел на коня и поехал в трактир с Максимилианом и Ёганом. А Брюнхвальд с Сычом повезли вдову в тюрьму.
В трактире монахи позвали его к себе за стол, он согласился. И трактирщик сам стал носить им еду. Горох с толчёным салом и чесноком, кислую капусту, жареную на сале, с кусками колбас и вымени, и рубец со свежим луком, бобы тушёные с говядиной и много пива чёрного, хлеба. Кавалер смотрел и удивлялся тому, как много могут эти монахи сожрать, уж больше чем солдаты. Тем более, когда еда такая вкусная. А уж сколько ел отец Иона, так троим солдатам хватило бы. Он с хрустом корки ломал свежайшего хлеба, и этим куском загребал из большой миски с бобами жижу и отправлял себе в рот, и ложкой закидывал бобы, и тут же выпив пива, брал пальцами кусок рубца, пальцем же мазал его горчицей с мёдом и кидал вслед пиву. Если монахи о чём-то говорили, то отец Иона на слова времени не тратил, он молча придвигал себе блюдо с капустой, и начинал есть её прямо с общего блюда. И никто ему не возражал.
Кавалеру долго любоваться на всё это не хотелось, как следует поев, он откланялся. Но к себе не пошёл, велел трактирщику греть ванну, хотя нога в этот день его почти не донимала.
Глава 4
Ни рогожа, ни солома вдове не помогли. Утром следующего дня привезли её к месту, так она зубами стучала, и синей была. Только тут в зале и согрелась, когда Сыч поставил рядом с ней жаровню. И сидела она там с палачом и его двумя помощниками из солдат. А день уже шёл во всю, петухи отпели давно, и позавтракали все давно, а Инквизиция не начиналась, Трибунал не ехал к месту, потому, как отец Иона опять сидел в нужнике.
Наконец, он вышел, вздыхал и кряхтел, и молился тихонько, с трудом пошёл к телеге и как обычно со скамейки полез в неё, а братья монахи ему помогали.
Вдову опять раздели, но осматривать на сей раз не стали. В потолке был крюк, там, в обычные дни весы висели, так Сыч с помощниками туда вставили блок, в него верёвку продели. И по приказу брата Николаса, вдове выкрутили руки назад, и привязали к концу верёвки и теперь, когда брат Николас делал знак, помощники Сыча тянули верёвку, но не сильно, не сильно. Так чтобы рук бабе не выламывать, но чтобы она говорила без лукавства.
– Говори, – бубнил монотонно брат Николас, читая по бумаге, – наговаривала ли ты нездоровье на людей, желала ли смерти скотам их. Огня имуществу их?
– Нет, нет, никогда. – Лепетала женщина.
Брат Николас делал знак палачам, и те тянули верёвку вверх, и женщине приходилось вставать на цыпочки, чтобы руки её не вылетели из суставов. А брат Николас повторял вопрос:
– Говори, наговаривала ли ты нездоровье на людей, желала ли смерти скотам их, огня имуществу их?
– Нет, Господи, нет, – стонала вдова. – Никогда такого не делала.
Брат Николас делал знак и палачи чуть отпускали верёвку, но не так, чтобы несчастная могла разогнуться, и дать облечения рукам своим. Она так и стояла, согбенна, смотрела в пол, а руки её были выше её головы.
– Варила ли ты зелья, чтобы травить скот, привораживать чужих мужей, варила ли ты яды, освобождала ли дев незамужних от бремени, спицей, отваром, заговором? Смотрела ли ты на детей и беременных злым глазом, лиха им желая?
– Нет, никогда. – Шептала женщина.
– Громче говори, громче, – настаивал брат Иоганн. – Господь и мы слышать тебя должны.
– Нет, нет. – Кричала вдова, срываюсь на визг.
И тут снова брат Николас делал знак, и палачи снова тянули веревку, почти отрывая вдову от пола. И брат Николас снова читал тот же вопрос:
– Варила ли ты зелья, чтобы травить скот, привораживать чужих мужей, варила ли ты яды, освобождала ли дев незамужних от бремени, спицей, отваром, заговором? Смотрела ли ты на детей и беременных злым глазом, лиха им желая?
Каждый вопрос он повторял дважды. И все они были об одном и том же. Волков перестал слушать вопросы, и стал думать о своих делах. Он хотел написать банкиру в Ланн, чтобы тот узнал, всё ещё настаивает ли на его поимке папский нунций. Так же ему хотелось знать, как там живёт его Брунхильда, расстались они с ней не очень ласково. Как она себя ведёт без него. И не стал ли кто к ней ходить. Но об этом он у банкира справиться не мог. Сколько он так размышлял, кавалер не знал. Время потерял.
Да тут палачи, кажется, переборщили, женщина пронзительно закричала, и Волков стал опять прислушиваться к вопросам и приглядываться к происходящему. И он понял, что отец Николас задаёт одни и те же вопросы по кругу. Сначала это его удивило, а потом он понял, что так будет продолжаться и дальше, может и несколько дней подряд, пока силы у того, кто пытается скрыть истину, не кончатся и он начнёт говорить правду, или даже то, что от него хотят услышать. Женщина отвечала всё тише, и невразумительнее, её ответы всё больше походили на долгие всхлипы. Кавалер стал ждать, когда отец Ионе об обеде уже вспомнит.
И отец Иона жестом прекратил дознание, да и дознаться уже было невозможно, вдова только выла и всхлипывала, казалось, что она уже и вопросов не слышит, да и обмочилась под конец. Палачи отпустили верёвку, развязали ей руки, положили на лавку, а женщина даже и не попыталась одеться, так и лежала на лавке нагая, с полузакрытыми глазами, и дышала тяжко, вздрагивала всем телом.
– Ну, что ж, – подвёл итог отец Иона, – пока умысла мы не выявили. Оденьте её и проводите в крепкий дом, и пусть покормят её.
Он стал вылезать из-за стола, так, что тяжеленная лавка упала, спешил обедать.
Они вернулись в таверну, и монахи снова позвали кавалера за стол.
Он сидел с ними, и есть ему пока не хотелось, а вот они были голодны. Волков подумал о том, что люди эти крепки духом: бабу замордовали до беспамятства, дело для них привычное, и теперь с нетерпением ждут обеда.
И то ли взгляд его поймал отец Николас, то ли мысли слышал его, в общем, он вдруг заговорил с ним:
– А что печалится наш добрый человек, устали вы, хвораете или никак ведьму жалко?