Холодная нефть с горячим запахом крови
Шрифт:
– Увидим, Прохор, – ответил он. – Думаю, будет ещё одна атака, а
там…
Григорий догадывался, что иррегулярным формированиям – казакам и ополченцам – замыслом московских воевод и самого князя Василия отводится роль приманки. Ордынцы должны были завязнуть в их уплотнившейся обороне всеми четырьмя копытами, ослабнуть и стать лёгкой добычей для броненосных полков, наверняка уже разворачивавшихся для удара. Однако Шелихов не стал высказывать вслух свои стратегические соображения: он уже почувствовал на себе, что одно дело – прикидывать на компьютерной карте расстановку сил и ожидаемые
Поле, поросшее сочной зелёной травой, тянулось во все стороны насколько достигал глаз. Кое-где видны были кустарники и малые рощицы, и картина была бы идиллической, если бы не выжженные проплешины, исполосовавшие землю тут и там, не воронки и не мёртвые туши "колесниц", сожженных снарядами "корнетов" шелиховской батареи. И чётко прорисовывался на фоне неба строгий силуэт многоярусной чёрной башни, возвышавшейся над Красным холмом на добрых тридцать метров и увенчанной золотой луковкой с крестом.
– Видишь? – спросил Григорий Прохора, примостившего рядом.
– Чего? – отозвался тот, внимая изо рта травинку, которую он сосредоточенно грыз.
– Памятник – колонна Дмитрию Донскому. Семьсот пятьдесят лет назад здесь "бысть сеча зла и велика, и паде татарьское тело на христьанском, а христьанское тело на татарьском, и смесися кровь татарскаа с христианьскою, всюду бо множество мертвых лежаху…". Поставили её в день четыреста семидесятой годовщины Куликовской битвы. В сорок втором тут шли жестокие бои, а колонна эта осталась цела-невредима – ни один снаряд её не задел. Говорили даже, что во время обстрелов она ходила по полю, избегая прямых попаданий. И сейчас – видишь? – стоит как ни в чём не бывало, хотя взрывчатого железа над этим полем сегодня просвистело немало.
– Магия, – глубокомысленно изрёк Прохор. – Хорошо бы и нам с тобой неуязвимыми стать, только это вряд ли. Ещё одна атака – и сомнут нас башибузуки, как пить дать сомнут.
– Не паникуй! – сердито оборвал его Шелихов.
– Да я не паникую, командир. Я, эта, трезво оцениваю обстановку.
– Трезво оценивать будешь, когда мы с тобой вернёмся домой и выпьем за победу. А сейчас…
Над их головами с рёвом пронесся тяжёлый снаряд и разорвался среди горящих домов Монастырщины, разметав широкий веер обломков.
Второй снаряд упал в Непрядву, подняв столб воды, перемешанной с илом.
– Началось… – пробормотал Зыков.
На зелёную скатерть поля словно бросил кто-то щедрую горсть пятнистых кубиков – это шли ордынские танки. Григорий различал блинообразные башни "колесниц" и угловатые башни "абрамсов", видел он и "Т-72" старых модификаций, одетые в чешую динамической защиты. Танков было много, а за ними мельтешили мелкими мурашами согнутые фигурки башибузуков. Судя по соотношению сил, казакам оставалось только геройски погибнуть под гусеницами – отступать было поздно. Понял это и Прохор: лицо его заострилось, и
– К бою! – выкрикнул Шелихов в коммуникатор, хотя от всей его батареи уцелели только две пусковые установки.
Ракетомёт был уже заряжен – Зыков знал своё дело. Второй номер расчёта был убит ещё в начале боя, и Шелихов сам припал к прицелу, присев на одно колено, – в электронике Прохор дока, но сейчас это не имело решающего значения. Подкручивая маховичок наводки и не обращая внимания на близкие разрывы, Григорий поймал один из танков в перекрестье и нажал на спуск. Ему не надо было подпускать противника поближе – "корнет" поражает цель на расстоянии свыше пяти километров.
Ракета, виляя над пологими холмами, скользила по лазерному лучу как бусинка по нитке. Попадание обозначилось мгновенной яркой вспышкой, но для Григория это краткое мгновение странным образом растянулось. Он видел,как остроконечная головка снаряда касается танка, как предварительный взрыв размётывает "табакерки" активной защиты, как срабатывает основной заряд, как струя раскалённой плазмы прожигает обнажённую броню, очищенную от защитной скорлупы, и как в тесном чреве боевой машины размазываются по её внутренностям внутренности сидевших в ней людей. А потом перед ним встала чёрная стена земли, перемешанной с дымом и огнём, – танки били с ходу, засыпая линию обороны стодвадцатимиллиметровыми снарядами.
Григорий ослеп и оглох. Из дымной темноты проступило лицо Зыкова; он что-то говорил, беззвучно шевеля губами. Превозмогая ватную слабость во всём теле, Шелихов привстал, держась дрожащей рукой за треногу ракетомёта, и посмотрел вперёд – туда, откуда шли на них танки бедуинов.
По всему полю вздувались огненные шары. Пылающие полусферы появлялись тут и там, они накрывали танки; из огненных пузырей летели во все стороны лохмотья непонятно чего – то ли вывороченной земли, то ли разорванного железа. Зрелище это сопровождалось впечатляющим грохотом, но Григорий его не слышал – ему казалось, что в обоих ушах у него забиты плотные пробки.
"Что это такое? – заторможено размышлял он, глядя, как гигантские огненные капли-пузыри объёмных взрывов смывают серые коробочки боевых машин и муравьиную россыпь пехотных цепей. – Чем это их так? Двенадцатидюймовой РСЗО или этими, как его, "папами всех бомб" [15]? Вот это да… И как вовремя – ещё бы пять минут, и…".
Слух возвращался. До Григория донёсся слитный гул мощных моторов, а затем под ногами ощутимо задрожала земля. Из-за дальних перелесков – и слева, и справа, – катилась танковая лавина: это были хорошо знакомые Шелихову "Т-90" гвардейской дивизии.
– Засадный полк… – пробормотал Григорий, мимолётно удивившись словосочетанию, всплывшему откуда-то из глубин памяти.
– Что? – перепросил Зыков. – Это победа, Гриша, победа!
– Победа, Прохор. Будем жить… [16]
…Остатки разгромленного воинства Абдул-эмира, добивая ордынцев с воздуха и с земли, гнали пятьдесят километров – до реки Красивая Меча, в которой завязли последние танки башибузуков. Пленных не брали – князь Василий довёл до сведения воевод, что рабов его княжестве и так хватает.