Хорошая плохая девчонка
Шрифт:
Лейтенант Сашетти был очень страстным мужчиной со здоровым сексуальным аппетитом, но вдобавок он был чуть-чуть философом. Иногда мы занимались сексом один или два раза за ночь, а остальное время просто разговаривали. Думаю, мне не надо вам объяснять, как много это значит для девушки.
С тех пор меня возбуждает любой мужчина, который разговаривает со мной после секса.
— Когда работаешь следователем в отделе убийств в самом престижном полицейском департаменте Соединенных Штатов, — сказал мне однажды лейтенант Сашетти, когда мы стояли на берегу и наблюдали за метеоритным дождем над нефтяными буровыми вышками, — ты как-то привыкаешь к тому, что тебе приходится встречаться с хорошенькими женщинами, многие из которых совершенно запутались в жизни. Клянусь, это правда. Некоторые из них не могут даже одеться без помощи посторонних или переключить свои взятые в аренду кабриолеты на первую скорость без опытного инструктора. Ты не поверишь, какого рода звонки могут поступать к нам на работу. Девушки, одурманенные кокаином и накачавшиеся слишком большим количеством баночных коктейлей, в таком состоянии им все представляется ужасным. Причиной может быть торговец наркотиками из Колумбии, который грозится перерезать ей горло за то, что она переспала не с тем парнем. Или две ночи спустя та же самая девушка бродит, шатаясь, вокруг какого-то другого дома, и на ней только трусы и майка, клянусь Богом. Она в истерике, потому что у нее перегорела лампочка на кухне, или потому что ее двигатель издает какие-то странные звуки, или же ее последний дружок из «Ай-си-эм» променял ее на более молодую девицу из офиса, и она не знает, к кому обратиться за помощью. У этих девушек полностью отсутствует чувство реальности, Ла. И не то чтобы они были не от мира сего или что-то в этом роде или тронулись умом, нет, ведь они совсем не сумасшедшие. Они просто не замечают реальности вокруг, для них не существует ничего за пределами их собственного воображаемого мира. Если ты переедешь ей ногу газонокосилкой, она даже глазом не моргнет. Она только лишь начнет причитать: «Что же я такого сделала, что он так поступил со мной? Я отдала ему все, а он взял и переехал мне ногу газонокосилкой».
Любимым напитком лейтенанта был «Сомбреро», который он начинал поглощать в больших количествах, как только заканчивал работу около девяти или девяти тридцати вечера. Основой «Сомбреро» является мексиканский кофейный ликер «Кайлуа», туда также добавляется капелька молока повышенной жирности. Можно, конечно, добавлять обезжиренное молоко, но вкус становится совсем не тот.
— Но ты, Ла, Ты совсем другая. У тебя есть чувство реальности. Каждый твой рецептор на коже, языке и даже зубах реагирует на внешние воздействия особым образом. Это делает тебя такой притягательной. Ты просто обжигаешь. Когда ты входишь в комнату, полную мужчин, то воздух начинает дрожать и электризуется. Даже металл начинает плавиться от твоего жара. Обыкновенный парень, как я, мог бы сравнить это ощущение с религиозным экстазом. Не пойми меня превратно, я примерный католик. Но такая девушка, как ты, дает мне почувствовать, будто я значу нечто большее, чем есть на самом деле. Ты внушаешь мне чувство собственной значимости и уверенности в себе. Я теперь не одинок, и жизнь снова наполняется смыслом. Хотя она уже никогда не станет прежней.
Рядом, рядом с тобой, хочу, хочу быть рядом с тобой.
Сегодня у меня есть настроение записать что-нибудь в дневник, но прежде я хотела бы рассказать еще некоторые вещи о лейтенанте Сашетти, пока не забыла. Он был очень добрым мужчиной с нормальным, хорошим аппетитом, но он никогда не намеревался как-то обидеть свою жену и детей или бросить их. Я надеюсь, что они это понимают и смогут простить его в глубине своих сердец.
Мне особенно запомнились национальные бедствия, например пожар в Транкасе, когда он разрешил мне сидеть в полицейской машине, а потом надел на меня полицейскую форму, чтобы я не промокла под дождем, пока он сигналил красным фонариком на дороге, указывая машинам, куда ехать.
Он никогда не осуждал меня, не давал мне хороших или плохих оценок, и для меня это было большим облегчением, особенно на фоне тех мужчин, с которыми я встречалась.
— Убила ты его или не убила, уже неважно. Тело не найдено, Лa. Нет никаких улик против тебя. Его жена даже не заявила о нем как о без вести пропавшем, она была даже рада избавиться от него. Так что лежи спокойно, перестань волноваться и скажи мне вот что. Так тебе нравится? Тебе нравится, когда я так делаю? Я знаю, что ты где-то здесь, Ла. Я чувствую тебя под твоей оболочкой, я чувствую твою пульсацию. Это ты настоящая, не так ли? Это ты, и ты вся моя, да, правильно? Я весь твой, малышка. Я принадлежу тебе.
Есть еще много вещей, которые я помню о лейтенанте Сашетти, но я внезапно разражаюсь слезами и не могу остановиться. Я так давно не плакала, это просто моя слабость, ведь у меня нет причин плакать, особенно из-за вещей, которые я не совершала. Но именно это расстраивает меня больше всего. По крайней мере, я научилась жить с тем, что на самом деле совершила.
Например, с тем, что я забила профессора Пенденнинга до смерти кочергой.
Бедный, бедный, бедный профессор Пенденнинг!
Я не могу прекратить плакать. Я никогда не перестану плакать. Я ни за что на свете не перестану плакать.
А потом, ни с того ни с сего, я перестаю.
Сегодня я приняла решение о том, что начинаю новую жизнь, завоюю весь мир и расправлюсь со своими врагами, и никто не сможет мне в этом помешать.
6.00. Перекличка.
6.30. Завтрак в камере.
7.00. Водные процедуры.
7.30. Личный досмотр.
8.00. Медицинский осмотр (к настоящему моменту мне уже обследовали все отверстия на теле, чтобы я была абсолютно здоровой перед смертной казнью!).
8.30. Прогулка во дворе для тех, кто не сидит в одиночной камере.
12.00. Полдень. Обед в моей камере под разговоры Коринны через водосточную трубу. Это единственное время, которое я теперь могу уделить Коринне.
12.30. Занятия спортом для тех, кто сидит в одиночной камере.
13.00. Свободное время для размышлений и для того, чтобы что-нибудь написать.
14.00. Приемные часы, но ко мне это уже больше не относится. Хотя иногда приходит профессор Реджинальд, садится напротив моей камеры и начинает рассказывать мне о том, что мое душевное равновесие перед смертной казнью будет нарушено, если я не сознаюсь во всех своих ужасных преступлениях.
16.00. Перекличка.
17.00. Просмотр телепередач, или профессиональное обучение, или что-нибудь полезное и развлекательное для тех, кто, в отличие от меня, не находится в камере смертников.
К вечеру, когда стемнеет, у меня теряется чувство времени, и мне совершенно все равно, что происходит во всей тюрьме, меня волнует только то, что творится в моей голове.
Только я существую на всем белом свете. И нет никого, кроме меня.
Сегодня я очень сильно удивилась, когда за мной вдруг пришли и перепроводили в комнату повышенной секретности для встречи с шерифом Роулендом из Государственного департамента полиции западного Техаса.
А я-то думала, что он больше не появится на горизонте.
На нем была та же самая ковбойская шляпа и тяжелое кожаное пальто, и он сидел по ту сторону пуленепробиваемого стекла, выпрямившись так, как будто ему вставили палку, сами знаете куда.
У него на коленях лежала пачка фотографий форматом восемь на десять дюймов, и он начал быстро показывать мне их одну за другой. Он напомнил мне моего старого друга профессора Пенденнинга с его промокательной бумагой.
Дзинь-бах! Дзинь-бах, дзинь-бах!
— Вы видели раньше этого человека?
— Я никогда прежде не видела этого человека.
— А этого вы видели?
— И этого никогда прежде не видела.
— Этого?
— Никогда.
— Этого?
— Никогда.
— Эту женщину? Не торопитесь, подумайте.
— Я никогда прежде не видела эту женщину.
— Вы узнаете этот нож? Посмотрите хорошенько. Вам знаком этот охотничий нож?
— Нет, я не узнаю этот охотничий нож. Никогда прежде не видела этот нож.