Hotel «Rодина»

Бахтин Игорь

Караваев не дал ему договорить.

– Тут цыганка одна с дитём, жалилась мне, что совсем оголодала, дня три не ела. Жалко мне её стало, ну, я последний кусок хлеба ей отдал. Так она обиделась и выкинула мой неправильный бутерброд, ёш твою два. Тоже сказала, не хлебом одним жив человек, сказала, что жив он ещё салатиками вкусненькими и пивком добрым, телефоном хорошим и машиной, бумажником толстым и виллой на море, цацками дорогими, сигаретами хорошими, косметикой, шмотьём и аппаратурой. Чучелом музейным обозвала, чемоданчик мой - цап, и в джип! Не хлебом одним жив человек, но ещё и чемоданами чужими. Тут, друг, я кумекаю, что всё дело в том, какое сердце в человеке, звериное или человечье. У кого оно человечье тот

поделится хлебом с голодным, и, оголодав, не станет вырывать из горла у другого человека кусок. Есть на этом свете какая-то общая справедливость, которая не прописана в законах, она внутри человека, в его сердце. Ведь есть же, скажи? Ни за что не стану я невинного, больного, старого, ребёнка, мучить, и сердце моё болит, когда горе чужое вижу. Да один я разве такой? Прикинь, что было бы, когда все, как эта Наталка-цыганка думали? Людоедство сплошное.

Глаза незнакомца светились, он смотрел на Караваева с любовью.

– Вот из-за этого малого остатка людей вроде вас, которые без раздумий и философствований, на генном уровне не желают нарушать то, что предписывает космическая справедливость, закон любви к ближнему, не даёт псам святыни, - мир ещё жив! Верно, верно, верно, дорогой мой человек, но Зверь не отступится, ему нужна победа. Он хитер, злобен и коварен. Принявшим его искушения он не позволит выйти их круга, в который он их поместил, потенциальным рекрутам он будет петь лживую осанну, не тронет и царей им назначенных. Но хорошо видит опасность именно в этом остатке малом, который сохраняет совесть и веру в справедливость, любовь к ближнему и достоинство…

– Смотри, - сказал Караваев и, повертев головой, поднялся, - народ зашевелился, кажись, распотрошили уже коммерсов. Встаём?

Поднялся невероятный гомон, притомившаяся от долгого ожидания разношёрстая публика, ругаясь и толкаясь, шумно двинулась вверх по пологому подъёму.

Пошли и Караваев с незнакомцем, который погрузился в какие-то свои мысли, лицо его было печальным. Они долго шли молча, но когда толпа чуть поредела, и гомон немного утих, его спутник неожиданно громко сказал:

– Они решили, что мы никогда не дадим сдачи…

– Кто?
–  удивлённо повернулся к нему Караваев.

– Они, - повторил он задумчиво, будто говорил с самим собой.
–  Тьма не рассеется, если не возгорится светильник, свет нуждается в поддержке, мы не должны дать ему погаснуть.

Он повернулся к Караваеву, протянул ему руку.

– Что ж, я рад был встретить… человека. Если дойдёте до рая земного, я имею в виду отель, поищите там людей, они есть везде, должны быть и там. Люди перестали узнавать друг-друга, но они обязаны прозреть.

– Ладно, будь здоров, - Караваев пожал руку собеседника, - а ты сам-то, чего здесь?

– Я ищу человека, - улыбнулся незнакомец.

– Знакомого?
–  с интересом спросил Караваев.

Незнакомец рассмеялся, погладил его по плечу, повернулся и пошёл быстрым шагом. Провожая взглядом быстро удаляющуюся фигуру, Караваев непроизвольно потрогал карман с очертаниями паспорта, думая: «Ёш твою два, ну, что он про паспорт-то нажимал всё? Сколько здесь странных личностей! Но этот хоть из тихих, говорун. Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Пойду дальше».

Вскоре он вступил в часть аллеи, где расположились торговцы. Рядов с узкими проходами между ними было несколько. Горы разнообразных товаров лежали на раскладушках, ящиках или просто на кусках плёнки. У этого товарного изобилия толпились покупатели. Они торговались, ругались, рассматривали товары, спорили. Набив огромные клетчатые сумки товарами, и, погрузив их на тележки, покупатели начинали медленно пробиваться вниз по аллее, против основного течения толпы, ползущей вверх. Эта часть аллеи показалась Караваеву необычайно длинной, казалось, что торговые ряды никогда не кончатся. Хотелось где-нибудь приткнуться, присесть, передохнуть, но сделать это было невозможно: все обочины были плотно заняты торгующими. Толпа напирала, несла его в своём шумном и мутном потоке. Он вертел головой, таращил глаза и плыл в нём, как щепка, плывущая по течению.

Когда торговые ряды, наконец, закончились, его глазам предстало странное зрелище. Плотные ряды пёстрого, разномастного люда шевелились в этой части аллеи, как бескрайнее колосящееся поле. Аллея расширилась здесь почти вдвое. Он, удивлённо озираясь, глядел во все глаза по сторонам, пытаясь понять, что здесь происходит и пошёл медленнее, впрочем, идти быстрее и не получилось бы: плотность людской массы значительно возросла.

Глава IV

Люди толкались, ругались, кричали, зазывали, что-то предлагали, спорили, собирались в кучки и расходились, двигались в разных направлениях. Пёстрые толпы зевак, очумевшие от давки и жары, хаотично бродили по этому торжищу.

Самым распространённым видом информации здесь были куски картона с надписью, плакаты, транспаранты и мегафоны, многим их заменяли крепкие глотки. Некоторым типажам вовсе не нужно было сообщать что-то о себе и о роде своих занятий, даже неискушённому взору становилось понятно, кто они и зачем здесь. Шумел, колыхался, как море, разноязычной зыбью этот людской муравейник.

Караваев медленно прошёл мимо ряда молодых ухоженных священников с модными бородками, с фальшиво-скорбными лицами, в новеньких чёрных сутанах. У всех у них были ящики для сбора пожертвований. Он приостановился, что бы прочитать, что написано на этих ящиках, но его толкнул в плечо старик с клюкой, сказавший:

– Варежку закрой, сынок. Не вздумай денег этим прохиндеям давать, – они такие же попы, как я китайский император. И, перекрестись, если решишься дальше идти. Ещё и не таких «святош» встретишь в нашем Вавилоне. Завлекать будут – держись только.

Караваев вздрогнул, оглядываясь на «попов» двинулся дальше. Рядом с лже-священниками мирно соседствовали колдуны, ясновидцы, разные гадальщики, оккультисты, бабульки Иеговистки с брошюрками в руках, миссионеры разных мастей, сатанисты, экстрасенсы, целители, блаженные, уродцы и калеки, шаманы и ведьмы. Какие-то молодые люди в белых одеждах с крестами на груди, пританцовывая, самозабвенно пели псалмы, а рядом с ними одетые в яркие восточные одежды молодые люди предлагали прохожим книги и дарили апельсины. На земле сидели составители гороскопов. Длинная очередь змеились к предсказателю судьбы чернобородому азиату, рядом с ним продавал амулеты от сглаза негр в расшитой бисером атласной тоге.

Босой мужчина с беспокойными глазами в оранжевом балахоне до пят, обвешанный деревянными бусами, озираясь по сторонам, остановил Караваева:

– Махатьму не видел?

Караваев не знал, о чём он спрашивает, но на всякий случай улыбнулся и отрицательно качнул головой.

– А у тебя есть что-нибудь? – опять спросил он.

– Откуда, – развёл руками Караваев.

Мужчина, продолжая озираться, смешался с толпой.

Молоденькие жеманные и женственные юноши кучковались, тихо переговариваясь. Рядом с ними стояли их старшие товарищи-наставники – группа женоподобных, солидных людей не первой молодости, с холёными, бледными лицами, умело «подмоложенными» макияжем, одетых ярко и вызывающе. Один из них, - Караваев его сразу прозвал «брюхастым», - обмахивающийся веером, подмигнул ему, и, высунув отвратительно большой язык, быстро подвигал им по-змеиному. Он призывно помахал рукой, а после быстро повернулся к нему спиной. Караваев смущённо опустил глаза: на кожаных брюках «брюхастого», на ягодицах были вырезаны эллипсные дырки. У двух молодых людей из этой группы в руках были плакаты. На одном было написано: «Гомофобы – это новые фашисты!», на другом - «Любовь нельзя запретить!»