Хозяин Колодцев (сборник)
Шрифт:
Потом он — во сне — почувствовал, что кто-то стоит рядом.
День выдался по-осеннему благостный и по-летнему теплый. Как ни мучительно было стирать в ледяной воде, да еще согнувшись в три погибели — но неделями не менять одежду еще мучительнее, а хуже грязного белья может быть, пожалуй, только новая Илазина затея…
Покончив со стиркой, она аккуратно развесила свой износившийся наряд на ветвях невысокой ивы. Все, что носила, все до нитки; солнце стояло высоко и припекало от души, а потому озноб, сотрясающий нагое тело Илазы, никак нельзя
Ее план казался столь же мерзким, сколь и безнадежным. Это был не план даже — смутная задумка, основанная только на слышанном от матери утверждении, что все существа мужского пола прежде всего похотливы. Прежде всего похотливы, а потом уже злы или добры, подлы или благородны…
Плоский камень на берегу ручья оказался теплым, как свежеиспеченная булка. Подавив в себе внезапную тоску по хлебу, Илаза устроилась на валуне в живописной позе соблазнительницы с дешевой картинки. Она нежилась, с ленивой грацией подставляя ласковому солнцу лицо и груди, бока и спину — а мысли тем временем вертелись по кругу, как цирковое колесо с запертой в нем тощей белкой.
Пусть он не придет. Пусть он не заметит ее, ведь часто случалось, что за три или четыре дня он не показывался ни разу… Одежда высохнет, она со вздохом облегчения облачится в чистое — и у нее будет еще много ночей, чтобы лежать в сухих теплых листьях и не думать о плохом…
Но кто тогда ее спасет?! Если она не вывернется, не придумает, не решится, не заставит себя осуществить самый невозможный план — кто спасет ее в минуту, когда звезда Хота скроется за горизонтом? Вряд ли на свете может быть нечто худшее, чем смерть от скрутовых лап… или жала. Во всяком случае, то, что она задумала, ничуть не хуже…
А если так — нечего прятаться и уговаривать судьбу: «пусть он не придет!..» Наоборот, пусть приходит, она ждет его, ждет…
Закрыв глаза, она сквозь веки видела красный солнечный свет. Нельзя дрожать и покрываться пупырышками, как голая девка, которую выгнали из бани. Ее тело молодо и красиво — в ее силах сделать его еще и жадным. Пусть через боль, через усилие — надо, надо…
Она попыталась вспомнить ту ночь на Алтаре — но вместо вожделения снова пришел озноб. Что поделать, если в собственной памяти ей не подчерпнуть нужных красок и образов, то придется притворяться, придется вспомнить и дешевые картинки, и слышанные где-то рассказы, и рыжую веснушчатую горничную, которая даже пыль вытирала, зазывно виляя бедрами…
Она и понятия не имела о том, что может быть дальше. Насколько похотливы скруты? Или, вернее, насколько скрут сохраняет качества мужчины, которым он был когда-то? Как там говорил этот бедный рыцарь… «Скрут — это чудовище, в которое превращается человек… жертва предательства…»
Она не вдумывалась в смысл этих слов. Для нее они сейчас значили только одно — скрут был человеком, мужчиной, а значит…
Погоди-погоди, одернула они себя. Жертва предательства… А предал его кто, как не Тиар?! Предательство — то же самое, что измена, она изменила ему… Иначе быть не может, как иначе женщина может предать мужчину? Значит…
Она почувствовала чужое присутствие, и мысли ее, и без того несущиеся по неровной узенькой дорожке, полностью
Тот, что скрывался в кронах, не спешил уходить. Содрогаясь, она поздравила себя с первой победой — если бы скрута решительно не интересовали нагие женщины, он попросту потихоньку убрался бы, даже не вступая в разговор…
Минуты шли и шли, ветки кустарника царапали Илазе бока, ноги и спина затекли от неудобной скрюченной позы, а невидимый наблюдатель не уходил и не подавал голоса. Онемел от вожделения, мрачно подумала Илаза, и решилась заговорит первой:
— Я… я знаю, что вы здесь.
Молчание. Илаза лихорадочно пыталась сообразить, что делать дальше; мышцы ног болели совсем уж невыносимо, она набрала полную грудь воздуха и выпрямилась, раздвигая кустарник молодой, дерзкой, высокой грудью:
— Я… я теперь знаю. Я знаю, что сделала с вами Тиар.
Вздох — или ей послышалось? Дышат ли пауки вообще? У них же нету легких…
— Непристойно подглядывать и молчать, — сказала Илаза шепотом.
Сухой короткий смешок:
— А зазывать и молчать — пристойно?
От обиды у нее на мгновение перехватило дыхание. Она княжна… Она сочеталась со своим мужем на Алтаре…
Воспоминание о брачной ночи в эту секунду оказалось неприятным. Она стиснула зубы, удерживая на лице чуть наивную благожелательную улыбку — она не поняла оскорбления, она слишком невинна, чтобы понять такую гадость…
Через это надо перешагнуть. Через гадость — тоже. У нее есть шанс, потому что теперь скрут ведет себя, как мужчина.
…Как это все-таки может произойти? Ей придется зажмуривать глаза, затыкать уши и нос? А может быть, от его любовных утех она попросту умрет, и эта смерть будет даже отвратительнее, чем та, предопределенная, которой она таким образом стремится избежать…
Сделав первый шаг, не останавливайся. Так учила ее мать…
Медленно, неторопливо, тщательно следя за осанкой, она выбралась из кустарника на открытое место. Волосы, упавшие на плечи, назойливо щекотали кожу, но Илаза знала, что с распущенными волосами любая женщина выглядит привлекательнее.
Она встала на плоском камне, как на подмостках. Ледяным ногам было приятно чувствовать сохраненное камнем тепло; все ее свежевыстиранные тряпки трепетали на ветвях, как вымпелы.
— Я знаю больше, чем вы думаете, — сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я обо многом догадалась сама. Вы сами себя поймали в эти ваши… сети. Потому что месть одной женщине не может быть смыслом жизни. На свете полным-полно женщин. И очень красивых… И вы отомстите своей Тиар куда больше, если… — Илазу вдруг осенило, и она заговорила скороговоркой: — А хотите, я приведу вам… если не Тиар, то… кого хотите. Найду и приведу. Десяток невинных девиц… Моя мать легко сможет это устроить. Моя мать и Тиар сможет найти, у моей матери куда больше возможностей, чем у одного бедного глупого Игара… Да, моя мать найдет вам Тиар, но… стоит ли?