Хозяин Колодцев (сборник)
Шрифт:
— Тири рожает, — сказал Игар скороговоркой. — И ребенок… поперек. То есть идет поперек, и…
— Понятно, — лицо женщины изменилось; она чуть ниже опустила лампу, и тени скакнули. — Я сейчас, подожди…
Снова увернувшись от слуги, Игар выскочил на улицу; в прорыве между тучами висела тусклая, ущербная луна, и это был единственный свет во всем мире; Игар в тоске подумал, что все усилия могут оказаться тщетными. Поздно…
Женщина вышла через минуту; в руках ее был тугой узелок. Слуга с раздражением захлопнул дверь, на полуслове поглотившую его скверное ругательство.
— Далеко? — коротко спросила женщина.
— На западной… окраине, — с трудом выговорил Игар. Ему хотелось верить, что он не ошибся.
— Лошадь есть? — женщина огляделась, будто в поисках экипажа.
Игар растерялся:
— Н-нету… Я так, бегом…
Женщина нахмурилась; Игар испугался, что она повернется и уйдет обратно — если лошади нет…
— Давно? — отрывисто спросила женщина. Игар не понял:
— Что?
— Давно роды начались?
Игар замялся:
— Кажется… около полудня…
— Времени нет запрягать… — женщина опустила голову, будто раздумывая. — Первые?
— Вторые…
— Чего же ты стоишь?! — женщина искренне удивилась. — Веди скорее!
Она уцепилась за его локоть, и они отправились — почти бегом и почти в полной темноте; по счастью, улица была прямая и без перекрестков, и потому Игар надеялся, что они не заблудятся.
— Ты муж? — спросила женщина все так же отрывисто; он сперва не разобрал:
— Что?
— Муж? Твой ребенок родится?
— Нет… — он вдруг почувствовал едва ли не смущение. — Я так… знакомый.
— Почему раньше не позвали? — в голосе ее скользнул металл.
— Дураки потому что, — бросил Игар в сердцах. — Бабка у них там… Здоровая такая…
— Ясно, — отозвалась женщина. Больше они не разговаривали — берегли дыхание; Игар все ускорял и ускорял и без того быстрый ход, но женщина, к его удивлению, не отставала и не жаловалась — хоть взять из ее рук тяжелый узелок он догадался только на полпути.
Дом они увидели издалека — во всех окнах горели огни, Игар испугался, что услышит плач и причитания, как над покойником — но из дома донесся все тот же натужный, хриплый крик Тири. И откуда у нее еще берутся силы кричать?!
От давно догоревшего, но еще не остывшего костра тянулись запахи ароматных трав. На крыльцо выскочил Глаб — белый, с трясущимися руками:
— Сюда… Пожалуйста, сюда…
Повитуха кивнула ему, приняла из рук Игара свой узелок и решительно двинулась вверх по лестнице.
Он не хотел идти следом — и все же шел; дверь комнаты осталась приоткрытой, и в узкую щель Игар увидел, как старуха с потемневшей физиономией грозно берется в бока. Он успел поразиться нелепости и ненужности стычки, которая сейчас произойдет — однако ничего не случилось. Приведенная им женщина быстро оглядела комнату, по-деловому кивнула старухе и тут же, развязав свой узелок, извлекла оттуда завернутые в белое полотно инструменты. У старухи на языке еще лежал язвительный вопрос — а новая повитуха уже негромко распоряжалась, расспрашивая о чем-то старшую хозяйку и выпроваживая с поручением ее мужа. То железное, что явилось из полотняного свертка, поразило старуху не меньше, чем Игара, а прочих, кажется, еще и напугало; старшая хозяйка нахмурилась и хотела что-то сказать — однако новоприбывшая повитуха уже не обращала на нее внимания, и ее холодная, спокойная и в то же время доброжелательная уверенность мгновенно расставила все по своим местам.
Когда повитуха присела на кровать к роженице, Игар потерял ее из виду. Дверь длинно проскрипела и закрылась; спустя несколько минут лучшая повивальная бабка на три деревни ушла — хмурая, как грозовое небо, и обескураженная. Игар, которому больше нечего было делать, вернулся на кухню.
Младшие дети спали прямо здесь — на скамейках; две старших девчонки, двенадцати и четырнадцати лет, сидели плечом к плечу, крепко сжав губы и глядя на огонек лампы. Игар искренне посочувствовал им, созданным женщинами и потому обреченным на многократные родовые муки…
Крики Тири ненадолго стихли; снова подкравшись к ее двери, Игар услышал шорох, тихий звон металла, перешептывания — и мягкий глубокий голос повитухи:
— Десять белых голубей из далеких из полей… принесут тебе подарков, принесут тебе диковин, принесут тебе красивых… Десять черных лебедей, унесите злую муку, унесите боль и хворость, мимо, мимо проносите…
У Игара закружилась голова; он ушел в кухню и до утра просидел в углу, обхватив руками плечи и слушая дыхание спящих малышей. Тири наверху стонала — то громче, то тише. Стучали по лестнице чьи-то шаги, что-то приносили и уносили, повитуха говорила то тихо и властно, то певуче, вполголоса; Игар так и не сомкнул глаз.
Утром ошалевший от пережитого, захмелевший от счастья Глаб сидел у изголовья полуживой Тири и без устали гладил, трогал, целовал ее руку; старшая хозяйка прижимала к груди сверток с племянником, а повитуха, страшно осунувшаяся за ночь, что-то долго и подробно ей объясняла. Хозяин, отозвав Игара в сторону, серьезно признался:
— Ой, напьюсь сегодня. Ой мама, как напьюсь… И тебя напою, парень, потому как вроде бы породнились…
Игар бледно улыбнулся.
Повитуха вышла во двор; в руках ее по-прежнему был тугой узелок: Игар с содроганием вспомнил ночную дорогу, ущербную луну и светильники во всех окнах. Вслед за женщиной вышел бледный, опухший Глаб, вышел и прямо посреди двора стал на колени:
— Госпожа… Жизнь мою возьми… Что хочешь, что пожелаешь, все отдам, спасительница, спасибо тебе…
Подошла старшая хозяйка; в руке ее подрагивал увесистый мешочек:
— Госпожа, спасибо… Вот…
Повитуха спокойно приняла деньги, отсчитала с десяток монет, прочее с бесстрастным лицом вернула:
— Беру, сколько дело того просит. Прочее — не мне.
Хозяйка собралась было возразить — но встретилась с ней глазами и отступила, смущенная:
— Госпожа, плата — это одно… Это само собой. А что сделать тебе, чтобы… отблагодарить? Может, чего пожелаешь?..