Хозяйка чужого дома
Шрифт:
– На ваше усмотрение, Федор Максимович. Я думаю, во всем этом вы разбираетесь лучше меня.
Они сидели у окна, выходившего на Тверскую, – вид был очень солидный и уютный, на такую улицу не грех и посмотреть.
– Вообще-то я из простых, из провинциалов, – мягко улыбнулся Терещенко, оторвавшись от меню в кожаном тисненом переплете. – Так вы говорите – на мое усмотрение…
– Вы аристократ, Федор Максимович, – рассудительно заявила она. – Самый настоящий русский аристократ. Барское благородство у вас в повадках, в словах, в крови, наверное, тоже – по всему видно… Я не обидно говорю?
– Нет-нет. На счет того, что в крови, – это уж комплимент, я сам
– Сомневаюсь…
– Вы о том, что у меня часы от Картье и все такое прочее? Напрасно, – грустно покачал он головой. – Каждый человек, не важно, каково его финансовое положение и каков социальный статус, должен быть человеком, а не свиньей.
– Я ни о чем таком не думала, – возразила Елена. – Хотя вы правы, бедность иногда так груба…
– А вы, милая девочка, принадлежите к совершенно особому слою. Вы художница, вы свободны. Я предлагаю заказать телятину по-провански.
– По-провански? – переспросила она. – Наверное, что-то из быта трубадуров… Прекрасно.
Он сделал заказ.
– А разве вы не чувствуете себя свободным? – спросила потом она, чтобы поддержать разговор.
– Нет. Да вы это и сами понимаете. Видите: я генеральный директор солидной фирмы, занимаюсь благотворительностью, я муж, я отец троих дочерей, я дедушка, в конце концов… Все это требует от меня многих жертв. Время малиновых пиджаков и золотых цепей уже прошло. Я думаю, скоро даже средний и мелкий бизнес остепенятся, исчезнет и станет немодным все блатное – повадки, словечки… Провинция – о, там все еще очень нескоро изменится в лучшую сторону, но тоже непременно, непременно!
– Вашими бы устами…
За окнами ходили красивые люди в стильной одежде – Тверская требовала соответствующего наряда. На противоположной стороне сияли хрусталем, огнями и бархатом витрины какого-то бутика, по проезжей части бесшумно мелькали глянцевые иномарки. «Как где-нибудь в Лондоне или Нью-Йорке», – мелькнула мысль у Елены, которая в тех городах никогда не была, но собиралась непременно побывать. Неожиданно ее охватила лихорадочная жажда деятельности, встреч и путешествий. Она почувствовала, что готова заниматься чем угодно и рядом с кем угодно, лишь бы то, что она видела в окне старой дачи, стерлось из ее памяти…
У окна вдруг остановился бездомный в лохмотьях и, задумчиво ковыряя в носу, уставился на Елену. Моментально охранник, стоявший у входа в ресторан, стал гнать его, но нищий упирался, выражая свое возмущение простыми русскими словами, – он тоже чувствовал себя свободным.
Федор Максимович подозвал к себе официанта.
– Вот что, голубчик, передай это тому бедняге, – он достал деньги. – И пусть уходит.
Понимающе и сочувственно просияв, официант тут же выскочил на улицу и протянул нищему купюру, словно поступок Федора Максимовича был ему чрезвычайно по душе. Бездомный отдал честь окну и печатным, хотя все равно не очень ровным шагом пошел прочь. «Как в Париже… – снова мелькнуло в голове у Елены. Будто какой-то клошар, ночевавший на берегу Сены, под мостом, вылез на свет божий, решив прогуляться по Елисейским полям… – Но как все точно – та сумма, которую достал из кошелька Терещенко! Если бы меньше – как-то несолидно для такого богатого человека, вдруг решившего подать милостыню, если больше – уже выпендреж и моветон, нечего развращать люмпенов крупными купюрами, а то перепьют и подохнут где-нибудь в ближайшей подворотне. Ах, как все точно и гармонично! – она даже почувствовала раздражение. – Интересно, а каким будет следующее, после Федора Максимовича,
– Чему вы улыбаетесь, Леночка? Простите, Елена… – добродушно спросил Федор Максимович.
– А я, если подумать, тоже несвободна, – сказала она. – Хотя и считается, что богемная публика может позволить себе все что угодно.
– Положение обязывает?
– Да. Даже безумства и дурачества должны соответствовать общему стилю.
– Вы способны на безумства? – осторожно спросил Терещенко.
– Я? Вряд ли, – она саркастически улыбнулась, а голубые глаза сверкнули ярко и невинно. – Мне это неинтересно.
Им принесли заказанное. Официант предложил на пробу вино, Елене оно понравилось. Она не была голодна – в последнее время ей в голову лезли мрачные мысли, отнюдь не способствующие хорошему аппетиту, но сейчас желание отвлечься и забыться пересилило все, и Елена с наслаждением вдохнула запах стоявшего перед ней блюда.
Они выпили за теплое лето.
– Я вот все думаю о вашей картине, – сказал Федор Максимович, когда телятина по-провански была попробована и оценена, а чуть холодноватое, по закону гурманства, вино уже растворилось в желудке и приятно расслабило душу.
– О той, что я принесла вам сегодня?
– Да. Я думал о ней раньше, когда еще не видел ее, а тем более сейчас, когда она оказалась у меня…
– Подобных заказов у меня еще не было, – нахмурилась Елена. – Вы просили меня сделать портрет-ребус, а я в этой области специалистом не являюсь…
– Но я же подтвердил – изобразите все что угодно, любую ассоциацию, которая возникнет у вас при виде меня! И мне кажется, вы честно все выполнили.
– Да, сюжет, который вы сегодня получили, пришел мне в голову, когда я думала о вас. Хотя, если честно, я сама не знаю, что пыталась изобразить.
– Как? – удивился Федор Михайлович. – Впрочем, я вас понимаю, к искусству логика не применима. Ах, как жаль, что картины нет сейчас под рукой, я бы смотрел на нее и гадал, что же в ней зашифровано. Но завтра я непременно займусь этим, и…
Он говорил серьезно. Слишком серьезно, пожалуй.
– Федор Максимович, – вдруг прервала его Елена. – Вы уж простите меня за прямоту… – она хихикнула нервно, – но не слишком ли вы на этом всем зацикливаетесь?
– Вот как? – огорчился он. – Разве так заметно? Впрочем, отрицать не буду. Что-то меня мучает. Уже давно.
– Вы пытаетесь познать самого себя? – догадалась она запоздало.
– Пожалуй…
Елена вдруг засмеялась, глядя на его серьезное, взволнованное лицо. Вино приятно горячило ей щеки, а прохладный кондиционированный воздух будоражил.
– Я могла продать вам любой свой рисунок – а они у меня, как вы знаете, практически бессюжетны – и сказать вам, что именно он – моя фантазия о вас.
– Но вы же не сделали этого?
– Нет. Когда я рисовала, я видела вас.
– Слава богу. – Он вдруг взял ее тонкую детскую руку, теребившую бессознательно ресторанный проспект, и поцеловал ее. Вернее, не поцеловал, а прижал к губам, но само это действие неожиданно удивило Елену. Она вздрогнула и тут же отдернула руку, хотя по характеру своему недотрогой и ханжой не была. Ее поразило то, что спутник ее на какое-то мгновение потерял весь свой светский лоск, и она увидела его настоящего – немолодого, не слишком счастливого, странного человека. И поняла – его действительно что-то очень сильно мучит.