Хозяйка розария
Шрифт:
— Но я не по своей воле разлучилась с моими родителями. Они…
— Ах, знаешь, Беатрис, не все так просто. Если ты думаешь, что я хотел оказаться в том положении, в котором сейчас нахожусь… — в его голосе прозвучала такая горечь, какой она никогда в нем не подозревала. — Не думай, что все немецкие солдаты рады тому, что происходит, — торопливо произнес он, но, вдруг сообразив, что зашел, пожалуй, слишком далеко, он улыбнулся и сказал: — Но не будем касаться этих тем. Ты пришла, чтобы заниматься немецким языком. Покажешь мне домашнее задание? Я уверен, что ты опять не сделала ни одной ошибки!
«Он боится Эриха», — догадалась Беатрис. Эриха боялись все.
Ранним утром он выглядел утомленным, разбитым, плохо выглядел и почти не разговаривал. Он едва притрагивался к завтраку, пил только крепкий черный кофе, с которым лихорадочно выкуривал свою первую сигарету. Потом настроение его быстро поднималось, и одновременно улучшался внешний вид. Щеки розовели, глаза начинали блестеть. Эрих становился словоохотливым, оживлялся и даже проявлял известную сердечность. В этой фазе его не смущали даже плохие новости, а каждого, кто к нему обращался, Эрих щедро одаривал сигаретами и шнапсом.
После полудня настроение Эриха Фельдмана снова начинало катиться под гору, но теперь не было и следа утренней усталости и разбитости. Теперь Эриха сотрясала лихорадочная нервозность. Он не мог усидеть на месте, носился взад и вперед, курил, как одержимый, одну сигарету за другой и набрасывался на всех, кто попадался ему под руку. Руки его дрожали так сильно, что он с трудом подносил к губам чашку кофе. В пять часов — в этот момент можно было проверять часы — он достигал низшей точки, после чего происходил перелом. Эрих становился болтливым и добродушно, хотя и весьма своеобразно настроенным человеком, каким Беатрис запомнила его по первому ужину. После шести часов он пил аперитивы с гостями — каждый вечер Эрих приглашал на ужин офицеров — а потом принимался за вино, от которого быстро краснел, как рак, и при разговоре начинал бешено жестикулировать. Он смеялся и громко вещал, излагая свои теории о положении в мире, но потом неизбежно наступал момент, когда он вдруг съеживался и изнемогал. На него сразу, без перехода и видимой причины наваливалась свинцовая усталость, и он впадал в меланхолию, граничившую с депрессией. Кожа белела, губы становились пепельно-серыми. В таком состоянии Эрих часто принимался бродить по комнатам и что-то невнятно бормотать себе под нос.
Однажды, в конце июля, перед началом урока немецкого, Виль понизил голос и с таинственной улыбкой сказал:
— Сегодня мы ждем миссис Фельдман. Она приедет в пять часов.
До этого момента Беатрис даже не догадывалась, что Эрих женат.
— Правда? — удивленно спросила она.
Виль кивнул.
— Говорят, она не хотела приезжать, но майор Фельдман настоял на своем. Ну да, наверное, ему не очень весело живется здесь одному.
Беатрис потребовалось несколько секунд, чтобы оправиться от охватившего ее ужаса. Нет, ей, конечно, не нравилось быть в доме весь день наедине с Эрихом, но это положение стало ей привычным и, по меньшей мере, знакомым. Неизвестная миссис Фельдман вселяла страх. Может быть, она окажется тиранкой и сделает жизнь Беатрис окончательно
— Ах, Виль, — вздохнула девочка. — И какая она, эта миссис Фельдман?
— Я ее не знаю, — огорченно ответил Виль, — но говорят, что она очень красивая.
Это еще больше обескуражило Беатрис. Она живо представила себе элегантную светскую даму, которая ворвется в дом, как киношная дива, и начнет над всем насмехаться. Наверное, дом покажется ей слишком убогим, и она примется все здесь переделывать и перестраивать. У Эриха, занимавшего на острове высокий пост, и жена должна быть выдающаяся.
В этот день у Беатрис и без того было плохое настроение. Она весь день ждала, что вдруг получит какую-нибудь весть от родителей, но ни писем, ни открыток не было, да и телефон молчал, хотя Беатрис смотрела на него, как заклинатель на змею. Да еще Виль сказал, что это не поможет, потому что нет никакого сообщения между Англией и островами. Но Беатрис, вопреки голосу рассудка, надеялась, что родители найдут какой-нибудь способ передать дочери весточку из Лондона. Но весточка не пришла, и на душе у девочки было пасмурно. Она все еще была не в состоянии плакать от жестоких перемен, случившихся в ее жизни, но переполнявшая душу боль становилась все сильнее. К тому же за завтраком Эрих грубо отругал ее. Он обратился к ней по-немецки, и, убедившись, что она его не поняла, страшно разозлился, так как, по его мнению, она слишком медленно делала успехи.
— Чем вы с Вилем занимаетесь в этом сарае каждый день по два часа? — заорал он. Обычная утренняя сонливость сменилась приступом ярости. — Вы, что, в бирюльки играете, или как? — он злобно уставился на Беатрис. — И вообще, это неприлично, что ты сидишь в комнатке наедине с молодым человеком, мне бы давно следовало об этом подумать. Отныне он будет приходить сюда и заниматься с тобой под моим надзором, понятно?
К счастью, к полудню он пришел в хорошее расположение духа, и когда Беатрис попрощалась с ним, чтобы идти к Вилю, Эрих, кажется, забыл о своем утреннем распоряжении, так как лишь рассеянно кивнул и добавил:
— Да, иди и будь прилежной, слышишь? Я возлагаю на тебя большие надежды.
Беатрис не поняла, что Эрих хотел сказать последней фразой, но она ее успокоила.
Она пожаловалась Вилю на непредсказуемость настроения Эриха, и молодой человек осторожно ответил, что многие замечают за ним эту особенность, и она давно стала притчей во языцех на острове.
— Правда, я приблизительно знаю, когда не надо попадаться ему на глаза, — сказала Беатрис и тихо добавила: — Когда же все это, наконец, кончится?
Урок в этот день не задался. Виль никак не мог сосредоточиться, а Беатрис делала больше ошибок, чем обычно. Под конец Виль вручил ей какую-то книгу и сказал, что к завтрашнему дню она должна постараться прочесть первую главу.
— Теперь иди, — сказал он, — и не переживай. Может быть, миссис Фельдман окажется очень милой.
У Беатрис не было ни малейшего желания сталкиваться даже с одним из четы Фельдманов, и она сбежала в сад, к своему любимому месту — к известняковой белой стене, у которой отец выращивал виноград. Остров был не самым подходящим местом для лозы, но если ее поддержать, выбрать для нее защищенное от ветра солнечное место, то лоза благодарно отвечала на заботу. Белая стена, которую Эндрю построил своими руками, отражала свет и тепло, делясь ими с лозами, и семья каждый год собирала неплохой урожай винограда. Но Беатрис заметила, что запустение проникло и сюда. Из-под земли выползли сорняки и распространились по всему винограднику.