Хозяйка розария
Шрифт:
— Бедный сад, — прошептала девочка, — но я ничем не могу тебе помочь. Я ничего не могу сделать.
Она полистала книгу и попыталась читать первый рассказ, но слишком многие слова оказались ей непонятны, и смысл предложений ускользал от нее. Потеряв терпение и расстроившись, Беатрис закрыла книгу. «Наверное, я никогда не выучу этот язык», — устало подумала она.
От жары девочку стало клонить в сон, и она действительно, на какое-то время задремала. Она проснулась от каких-то звуков, и в первый момент не могла понять, что это. Однако
Женщина, согнувшись, сидела по ту сторону известняковой стены, возле сложенной из камней поилки для птиц. Воду в поилку давно никто не наливал, и изо всех щелей торчали толстые подушки мха. Женщина выпрямилась, и Беатрис заметила зеленые травяные пятна на ее белом летнем платье. Женщина закрывала лицо руками, рыдания были сдавленными, но становились все сильнее. Светлые волосы женщины отблескивали красноватым цветом вечернего солнца. Волосы были собраны в высокую прическу, но некоторые заколки выпали, и длинные пряди ниспадали на плечи женщины.
Инстинктивно Беатрис сразу поняла, что видит перед собой миссис Фельдман.
— Привет, — нерешительно произнесла она.
Миссис Фельдман рывком подняла голову и уставилась на Беатрис. Лицо женщины было мокрым от слез, глаза сильно покраснели. Может быть, из-за этого женщина показалась Беатрис очень молодой, вероятно, она была вдвое моложе Эриха. На женщине было красивое элегантное платье из дорогой материи, но ничего великосветского в ней не было. Скорее, она была похожа на маленькую, заблудившуюся девочку, которая никак не может найти дорогу домой.
— Привет, — ответила женщина и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Она, кажется, решила встать, но не могла собраться с силами.
— Должно быть, ты — Беатрис, — сказала женщина. По-английски она говорила с меньшим акцентом, чем ее муж, но чаще запиналась, подыскивая нужное слово. — Мой муж рассказал мне о тебе. Меня зовут Хелин Фельдман.
Хелин порылась в кармане, вытащила платок и вытерла нос.
— Мне очень жаль, — сказала она. — Я думала, что в саду никого нет. Наверное, я произвела на тебя странное впечатление, — голос ее дрожал. Казалось, она вот-вот снова заплачет.
— Я сидела там, за стенкой, — сказала Беатрис, — и пыталась читать эту книгу, — она подняла книгу, которую дал ей Виль. — Но я почти ничего не понимаю. Я стараюсь выучить немецкий, но дело продвигается очень плохо.
— У тебя все получится, — сказала Хелин. — В твоем возрасте учатся быстро. Иногда кажется, что ничего не выходит, но тут вдруг открываются шлюзы, и потом уже не понимаешь, как все это могло казаться трудным. Вот увидишь, скоро тебе будут сниться сны на немецком языке.
Эта перспектива не утешила Беатрис, но она поняла, что Хелин желала ей добра. Страх перед неведомой миссис Фельдман рассеялся, но вспыхнувшая на секунду надежда найти человека, который бы обнял ее и вник в ее боль, исчезла так же быстро, как и появилась.
Хелин снова расплакалась и сквозь слезы, заикаясь, принялась извиняться, но никак не могла остановиться, несмотря на все свои старания. Беатрис немного подождала, потом села на край поросшей мхом поилки рядом с Хелин и нерешительно положила ей руку на плечо.
Этого движения оказалось достаточно, для того чтобы Хелин потеряла всякие остатки самообладания. Она разразилась рыданиями и уронила голову на плечо Беатрис.
— Все будет хорошо, — сказала Беатрис, сама не веря в истинность этих слов и не понимая, в чем заключаются страдания Хелин. Хелин плакала долго, но постепенно успокоилась и перестала дрожать. Казалось, у нее появилась надежда, хотя она, вероятно, и сама не могла бы сказать, что это за надежда. Но в одиннадцатилетней Беатрис она нашла долгожданную опору, за которую и ухватилась изо всех сил.
8
— И так остается до сих пор, — произнесла Беатрис вслух, и Кевин, который только что поставил на стол миску с овощами, удивленно посмотрел на свою гостью.
— Что остается?
— Ничего. Просто я только что подумала о Хелин. О нашей первой встрече в саду среди роз.
— Я же говорил тебе, что не надо так много думать о прошлом.
— Странно, — задумчиво сказала Беатрис, — но когда начинаешь о чем-то вспоминать, всплывает так много мелких деталей. Вспоминаешь вещи, которые, казалось бы, давно улетучились из памяти. Но вдруг они оказываются рядом.
— И что же тебе вспомнилось? — спросил Кевин. — Какие важные детали?
— Я отчетливо вспомнила платье, которое было на Хелин в тот день. Я очень ясно вижу его перед собой. Еще вчера я ни за что не смогла бы его описать, а теперь очень хорошо представляю, как оно выглядело.
Кевин поставил на стол картошку.
— И что же особенного было в том платье?
— Ничего. Меня заинтересовал сам процесс припоминания. Платье Хелин было точно таким же, как ее нынешняя одежда. Романтическая, вычурная, девическая. Она так и не поменяла стиль. Как будто застыла на одной ступени и не смогла подняться выше.
— Да, она такая.
— Но я думаю о другом. Хелин сидела в моих объятьях и плакала. Она плакала долго, а когда слезы ее иссякли, она растворилась во мне. И тогда она сказала…
— Что она сказала? — быстро спросил Кевин, так как Беатрис запнулась.
— По существу, она сказала, что я отважная маленькая девочка, что я сильная, что я сама буду направлять свою жизнь и… и бесстрашно встречу все, что приготовит мне судьба.
— Умная женщина, — заметил Кевин. — Она была права. При этом она тебя совсем не знала.