Хозяйка Судьба

Мах Макс

«Интересно, а что думала на этот счет сама Ребекка?»

К сожалению, он так никогда и не собрался ее об этом спросить. Просто в голову не пришло. А теперь уже поздно. Ребекка мертва. Умер и Евгений. Ушли практически все, кого он знал тогда, тридцать лет назад. От того великолепного мира, которому Карл и посвятил свою последнюю фреску, остались только он и маршал Гавриель, и больше никого.

— Здесь в самом деле темно, или это мне только кажется? — спросил Карл, пытаясь рассмотреть собственную роспись сквозь серую вуаль, висевшую перед его глазами.

— Света довольно, ваша светлость, — ответила Сандра.

«Естественно… Но почему, тогда, я все еще к этому не привык?»

Это было более чем странно. Не

то, разумеется, что Карл жил теперь в вечном сумраке. Это-то как раз было понятно. Свет всего лишь цена жизни, которую уже трижды не смог прервать яд негоды. Однако то, что Карл к этому так и не привык, каждый раз, как он это обнаруживал, вызывало у него удивление. И раздражение, пожалуй, тоже.

— Хотите вина, Карл? — Гавриель взял с подноса, который держал перед ними слуга, кувшин и наклонил его над кубком. Сам.

— Благодарю вас, Гавриель, — Карл следил за темной струей упавшей в кубок, слышал звук льющегося вина, но запаха, который уж верно должен был достичь его ноздрей, совершенно не ощущал.

— Это хорошее вино, — нейтральным тоном заметил Гавриель, небрежным жестом отсылая слугу. — Это…

— Я знаю, — Карл раздвинул губы в вежливой улыбке. — Войярское, темное, сорта «Кастор», с плато Нель, урожай прошлого года… Я что-нибудь пропустил?

— Имя винодела, — маршал был невозмутим.

— Риман, я полагаю, — сказал Карл, совершенно определенно знавший, что «делал» вино Симон из Мейри по прозвищу Риман, и поднес кубок к губам. Как он и подозревал, вкуса вино не имело тоже.

«Темное войярское с плато Нель… Как, демоны его побери, оно должно пахнуть?»

Воспоминание пришло мгновенно и оказалось настолько сильным, что душа Карла едва ли не сразу же покинула малую капеллу дворца Ноблей и отправилась странствовать по окрестностям Во, Дикому нагорью, и плато Нель. Западная Флора была прекрасна, а сейчас, осенью, должна была благоухать, как чертоги богов на Высоком Небе. Цветы, созревшие плоды, и тяжелые виноградные гроздья цвета грозовых туч… Карл почувствовал вкус зрелого винограда во рту, и сразу же вспомнил вкус вина, которое налил ему только что Гавриель. И пусть его воспоминания относились к давним временам и совсем к другому урожаю, они все же вернули ему запах и вкус вина, и напомнили, что капелла в это время суток наполнена торжествующим золотым сиянием солнечных лучей, проникающих сюда сквозь огромные витражи высоких стреловидных окон.

Золотое сияние…

«Ребекка»

— Я восхищен, — в голосе Гавриеля звучала ирония, но за ней, как прекрасно знал Карл, скрывался напряженный интерес человека, отлично понимавшего, откуда берется такое знание.

— Вы ничего не сказали о моей фреске, — Карл обернулся к расписанной им стене и откровенно усмехнулся. Сейчас он «видел» свою роспись во всех деталях.

— Откровенно? — спросил Гавриель. Неожиданный вопрос, совсем не обычный для маршала. Даже Сандра почувствовала напряжение, возникшее вдруг в воздухе, и отошла, оставив их одних. Впрочем, его хитрая и красивая ласка была, как и многие другие оборотни, необычайно чувствительна к интонациям. Она «услышала», вот в чем дело.

— Вам не понравилось?

— Не понравилось? — переспросил Гавриель. — Нет, пожалуй.

— Нет, — повторил он через мгновение. — Нет, я бы так не сказал. Это не подходящее слово. Во всяком случае, не для ваших работ. Вы гениальный художник, Карл. И талант ваш со временем не убывает, это очевидно. Такой техники и такой выразительности…

— Вам не понравилось, — теперь Карл не спрашивал, он просто подвел черту под сказанным.

— Нет, — возразил Гавриель. — Я же сказал уже, «нравится или не нравится» — не подходящие определения. Ваша фреска изумительна, но она производит тягостное

впечатление. Многие уйдут отсюда больными, хотя и сами не смогут объяснить, что с ними произошло.

Гавриель замолчал.

«Больными? Может быть…»

— Продолжайте, Гавриель, — сказал он вслух. — Я вас внимательно слушаю.

— Вы жестоки, Карл, — тихо сказал маршал. — Вы никого не щадите, для вас нет запретов, и вы безжалостно обнажаете суть изображаемых вами людей. Это пугает и отталкивает, даже если все это и соответствует истине.

— Впрочем, — неожиданно улыбнулся Гавриель. — Меня и Ребекку вы все-таки пощадили. Только нас двоих…

Маршала Карл изобразил со спины, так что его лица видно не было, а лица Ребекки было не рассмотреть, потому что она стояла в столбе солнечного света, ликующее золотое сияние которого, стирало все детали.

«Почему я так поступил?»

— Обиделись? — спросил он вслух.

— Нет, — покачал головой Гавриель. — Задумался. Чего вы не захотели показать остальным?

— Вероятно, — Карл не был задет словами старого друга. Все, что тот сказал, он знал и сам. — Вероятно, мне следует прекратить писать.

— Что?! — Гавриель знал, что Карл не рисуется и не «капризничает», как это принято у художников, и, возможно, поэтому не сдержал эмоций.

И в этот момент, Карл снова увидел себя, как бы со стороны. Увидел и понял, что не может принять увиденное, не может с ним согласиться, не желает считать его правдой. Все было не правильно, не так, как должно было быть, как могло случиться, и, может быть, поэтому все и стало для стоящего теперь напротив маршала Гавриеля человека — которого сам Карл отказывался отождествлять с самим собой — таким «никаким». Мир, утративший свои краски, вкус и запах, оставшиеся лишь в его воспоминаниях, таких сильных, что они уже могли соперничать с самой жизнью.

— Я думаю, — сказал Карл. — Мне следует прекратить писать. Не возражайте, Гавриель! Вы ведь уже все сказали. Искусство есть красота, так говорил мой учитель, Уриель Серв из Венеды. Впрочем, не один только он. Однако то единственное, что я могу предложить теперь людям, это правда, которая есть боль.

На самом деле, как неожиданно подумал Карл, ему не следовало не только писать, но и жить. Однако жизнь не отпускала его, и Карл продолжал «идти», даже если, как сейчас, никуда, казалось бы, не шел. Вопрос был лишь в том, куда, в конце концов, должна была привести его эта дорога. Впрочем, и это было ему теперь безразлично. У него имелись, разумеется, некоторые предположения о том, какой может оказаться эта его последняя дорога, но думать об этом Карлу было совершенно не интересно.

* * *

Цаплю добывали белый кречет цезаря Михаила и два балабана, которых здесь, во Флоре, называли шаргами [33] . Расстояние до места схватки было велико — воздушный поединок разгорелся едва ли не над серединой озера — но не для глаз Карла, которые даже через привычную уже серую пелену видели лучше любых других глаз. Во всяком случае, обычно он видел все, что хотел, а сейчас он хотел смотреть на птиц. Нельзя сказать, чтобы перипетии боя увлекали его по-настоящему, однако, и то правда, что красота в любом ее проявлении по-прежнему пробуждала в нем интерес. И сейчас, стоя на обрывистом берегу Зеленого озера, он с нежданно проснувшимся интересом следил за стремительными эволюциями птиц, вписанными в пронизанное солнечными лучами голубое пространство неба.

33

Шарг — восточное наименование балабана. Балабан и кречет относятся к виду соколов. Широко использовались в соколиной охоте средневековья.