Хозяйка Судьба

Мах Макс

Он так и не отвернулся. Стоял, смотрел на Анну, в руке которой явственно подрагивал его кинжал, постоянно выцеливавший своим острым жалом ее открытое для удара горло. Смотрел и пытался сбросить с себя внезапно и так не вовремя обрушившееся на него наваждение. Он знал, что время неумолимо уходит, утекая, как песок, просыпающийся сквозь пальцы, и медлить нельзя, но с другой стороны никак не мог изгнать из своей собственной души чужой и непонятный ему гнев.

Холодные, как лед, глаза Великого Мастера, безумие в полных слез глазах Анны…

— Ну! — с силой выдохнул Карл, и Анна, наконец, отвела от лица свободную руку, которой, то ли пыталась скрыть от него свои слезы, то ли закрывалась от приводящей ее в животный ужас картины смерти и разрушения. Ее черные глаза были и сейчас полны слез и отчаяния, лицо утратило свою обычную прелесть, распухшие губы беззвучно шептали проклятия, которые, впрочем, бессильны были причинить ее новому господину хоть какой-нибудь вред.

«Как?!»

А как еще это можно было сделать? Как? Великие боги! Ему нужны были две женщины. Две, и отнюдь не любые, потому что те «двери», которые предстояло открыть, по-другому не открываются.

Конечно, идеально было бы взять Анну и Викторию, но Карл, как ни пытался, не нашел способа подчинить себе сразу двух владеющих огромной силой волшебниц. Проще, оказалось, заполучить эту Дочь Кузнеца и затем уже с ее помощью, захватить Норну. Вот и будут у него, тогда, два Ключа, тем более, что второй находился сейчас едва ли не у самого Порога. Впрочем, и тот план, на котором он, в конце концов, остановился, был совсем не прост и требовал серьезной подготовки. Чтобы справиться с этим головоломным делом, Карлу потребовались вся его власть, едва ли не все собранные за столетие несметные богатства, опыт всей предшествующей жизни и еще три месяца тяжелого кропотливого труда в придачу. Но зато сегодня ему хватило всего трех часов, чтобы совершить то, что казалось совершенно невероятным еще год-полтора назад. Однако если он брался за какое-либо дело, то уж, верно, не за тем, чтобы его не завершить. И на этот раз, все произошло точно так же, как неоднократно случалось в прошлом. Карл нарисовал в своем воображении, как все это должно будет выглядеть сегодняшней ночью в Сдоме, и достаточно быстро — всего за каких-то жалких три месяца — добился того, чтобы его «рисунок» обрел плоть и кровь, превратившись из замысла в реальность. Самым трудным оказалось подготовить вспыхнувшую этой ночью войну, но не потому, что это было невозможно в принципе — зерна раздора давно уже проросли и дали крепкие всходы — а потому, что Карл не мог все это время показываться в Семи Островах, где его могли легко узнать. Более того, ему пришлось сделать нечто такое, чего он не делал никогда в жизни. Последние полгода, он был вынужден скрываться от ищущего взгляда Норны, но только потому, что, как выяснилось, Карл был ей нужен не меньше, чем она ему. Вот только цели у них были разные. А Анна…

«Так ли было необходимо ломать еще и эту судьбу?»

«Что ты знаешь о необходимости?!»

Карл все-таки оглянулся на окно, но то что происходило сейчас на улицах Сдома было ему и так хорошо известно, а через окно увидеть это было невозможно.

«Что ты можешь знать?» — гневно воскликнул он, как будто ведя спор с реальным, живым противником.

И тогда пришло понимание. Едва ли не с удивлением, на которое он, впрочем, считал себя уже не способным, Карл осознал, что определяло его поступки сейчас и здесь, и три месяца назад, и годы и годы, которые предшествовали сегодняшней ночи.

«Жажда…»

Тогда и теперь, это была Жажда, чувство сильнее страсти и непреклонней страха смерти, и именно она, эта жажда, вела его по последней человеческой дороге из всех, по которым ему приходилось идти в своей жизни длинною в век.

«Последняя дорога».

Что ж, возможно, что и так. Последняя. Его это уже не пугало.

«Залитая кровью и слезами…»

А если и так?!

Анна была достижима именно потому, что находилась в кабале. Это было древнее проклятие всех, кого боги наделили своим волшебным Даром. Первый мужчина или первая женщина несущего Дар обретали над ним огромную власть. Впрочем, только в одном единственном случае: если тоже обладали Даром, притом не Даром вообще, а тем же самым. На самом деле, именно поэтому волшебники и волшебницы, которые о силе первого соития были осведомлены, опасались себе подобных, во всяком случае до тех пор, пока не потеряют девственность. Однако Анне не повезло. Она была крестьянской дочерью и тайн магического искусства знать, естественно, не могла. Ян нашел ее раньше, чем кто-либо другой, и своего шанса не упустил. Его собственный Дар был сродственен Дару Анны, но исчезающе мал, однако силы — обыкновенной мужской силы — чтобы изнасиловать девчонку, еще не вполне владеющую своей силой, ему хватило с лихвой. И в Сдом, в семью Кузнецов, он пришел не один, а с Анной, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы не только быть принятым в Братья, но и чтобы, не смотря на молодость и вздорный нрав, занять в клане выдающееся положение. Все так и случилось, и никто, казалось, уже не мог ему помешать, ни Игнатий, прямо скажем, его не любивший, но вынужденный считаться с мнением других Братьев, ни Виктория, которая была бессильна разорвать возникшие между Яном и Анной узы, ни тем более сама Анна.

Однако Ян не знал — он вообще много чего не знал, этот самоуверенный, но глуповатый Ян — что способ уничтожить его власть над волшебницей все-таки существует. Впрочем, начиная игру, Карл тоже не знал всех подробностей, зато он знал того, кто мог помочь ему эти тайны узнать. А еще Карл мог заплатить за запретное знание такую цену, которую вряд ли был способен предложить кто-нибудь другой. Игнатий его предложения не оценить просто не мог, и, разумеется, принял, хотя — видят боги — старика корежили (особенно поначалу) те же чувства, которые пытались проникнуть сейчас в холодное, как мертвый камень, сердце Карла. Великому Мастеру Кузнецов было наплевать на Яна, но Анну он любил, как дочь, или внучку, впрочем, желание увидеть Высокое Небо оказалось все-таки сильнее. И все случилось именно так, как и нарисовал задолго до этого в своем воображении Карл, потому что «силой взятое кровью и силой может быть отнято другим».

5

«Нет!»

Это не было словом. И даже мыслью это «НЕТ», скорее всего, тоже не являлось. Это было чувство или, скорее даже, ощущение, сродни ощущению жизни. Так человек или животное, любая живая тварь всегда знает, что все еще длит свое существование, даже тогда,

когда, казалось бы, уже вовсе себя потеряла. И еще, это было отрицание, неприятие, полное и безоговорочное отторжение. Чувство невозможности того, что по всем признакам должно было являться и, возможно, являлось реальностью, истиной, правдой. А чувство гнева пришло позже, потом, вслед за самым первым, и потому самым искренним откликом души. И уже тогда, художественное чувство отвергло увиденное и пережитое, как нечто фальшивое и нечистое, напрочь разрушающее гармонию правды И сила этого гнева, этого отторжения, была такой, что мир, в котором Карл существовал, и сам Карл Ругер, как личность, творящая этот мир, взорвались огнем и болью. И все кончилось.

Глава 6

Зеркало Дня

1

Все кончилось. Карл снова был в зале Врат. Стоял, тяжело дыша и все еще содрогаясь от волн нестерпимой боли, прокатившихся мгновения назад через его тело и душу, а из резной каменной рамы, оттуда, где жизнь назад неслись сквозь великую Тьму Кости Судьбы, по-прежнему слепо глядела на него глухая, тщательно отшлифованная гранитная стена.

«Ничего».

Ему потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы осознать, что испытание его закончилось, но воспоминания о непрожитой жизни отпустили его не сразу, да и, отпустив, отступив в тень, вовсе не покинули, оставшись с ним, в его душе и сердце, и уже, по-видимому, навсегда. Впрочем, сейчас Карл находился в таком состоянии, что не смог бы даже с уверенностью сказать, какая из двух версий его жизни была истинной, а какая ложной. Изощренная ловушка, поджидавшая его в Зеркале Ночи, была — что и говорить — из тех, которые так просто свою жертву не отпускают. Если отпускают вообще. И Карл понимал — не умом, так сердцем — ощущал, знал, был уверен (насколько в таком деле вообще можно было быть в чем-то уверенным), что окажись он хоть немного другим, из этого «зеркала» ему уже не возвратиться. Возможно, впрочем, что плоть его и сохранила бы свой привычный облик, но, в любом случае, это был бы уже совсем другой человек, притом такой, каким Карлу — прожившему свою жизнь так, как он прожил ее на самом деле — быть совсем не хотелось.

С тихим стоном, прорвавшимся сквозь плотно сжатые, запекшиеся от внутреннего жара губы, он опустился на мозаичный пол и, совершив нешуточное физическое усилие, развернулся так, чтобы опереться спиной о стену. У него не было сил даже на то, чтобы просто сидеть. Он был опустошен и обессилен, а лицо его, как оказалось, было мокрым от пота и слез. Карл поднял руку и провел ею по лицу. Его обычно твердая и сильная рука предательски дрожала, хотя и слезы, и такая очевидная физическая немощь были ему раньше едва ли знакомы. Впрочем, воспоминание об исковерканной и извращенной жизни и сама эта жизнь, какой предстала она перед Карлом в Зеркале Ночи, оказались тяжелым испытанием даже для его стойкого сердца, а тело… Что ж тело всего лишь платило свою обычную цену за все, что случилось принять в себя его душе. Возможно так же, что тяжесть охвативших его переживаний была неразрывно связана с тем, что душа Карла и неотделимое от нее, не ведающее границ и пределов, воображение легко восполнили пробелы в картинах, виденных им там, в темном зазеркалье магического «окна». Они дополнили неполное до целого, и создали, в конце концов, живой и непротиворечивый образ иного, такого узнаваемого и такого отвратительно чужого Карла. Ведь тот непохожий на самого себя Карл Ругер — и это было самым страшным для него открытием — являлся настолько же реальным, насколько таковым он ощущал себя теперь, здесь и сейчас, в гулком многовековом запустении зала Врат. Все дело было в том, что два эти Карла имели не только одни и те же внешние черты, они и внутренне были одним и тем же человеком со всеми его достоинствами и недостатками. А в том, какие именно из этих черт стали главными, доминирующими, было слишком много случайного, чтобы сказать с определенностью, какая из двух прожитых Карлом жизней была неизбежным порождением его судьбы.

«Неопределенность, — подумал он с тоской. — Случайность и неопределенность. Так что же, тогда, есть человеческая судьба?»

Однако и то верно, что увиденное, а вернее, прожитое им там, за гранью реального, уже успевшего состояться для него и вместе с ним, мира, не было ни ужасным миражом, ни страшным бредовым сном, вроде того, что привелось увидеть Карлу много лет назад в Высоких горах, когда его отравила там местная колдунья. Хочешь, не хочешь, а приходилось признать, что это был особый род реальности, потому что в этом Зеркале, как, впрочем, и в Зеркале Дня, Карл не только жил своей особой человеческой жизнью, но и узнал много совершенно неизвестных ему ранее вещей. И если и это не было обманом — а он чувствовал, что так оно и есть — то существование в «зазеркалье» оказывалось таким же реальным, как и та жизнь, которую человек проживает «под луной и солнцем».

«Так сколько же раз мы живем? — спросил он себя. — Сколько судеб приготовлено нам в сияющих чертогах Высокого Неба?»

Карл посмотрел на факел, горевший в его руке, и, не задумываясь, отшвырнул его прочь. Он уже понял, что свет в этом зале никогда не погаснет. Во всяком случае, он не погаснет до тех пор, пока Карл не покинет это место насовсем. Вопрос был лишь в том, куда, в конце концов, он отсюда уйдет, и уйдет ли вообще. Магия зала Врат поражала воображение своей невероятной силой и неслыханной изощренностью. Даже время здесь текло совсем с другой скоростью, чем, скажем, там, в мире, создаваемом магией волшебных зеркал. Однако и это, если разобраться, являлось не большим чудом, чем сами прожитые Карлом нигде и где-то жизни. Впрочем, теперь, когда снова получила продолжение его собственная, не приснившаяся и не пригрезившаяся ему жизнь, небезинтерсно было узнать и то, отличается ли скорость течения времени здесь, внутри этих гранитных стен, от той, что определяет жизнь человека вне их. Как ни мало было ему известно на сей счет, Карл склонен был полагать, что отличается, но для проверки этого предположения, ему следовало покинуть зал Врат.