Хозяйка замка Ёдо
Шрифт:
Тятя сидела на циновках в окружении своих придворных дам и наслаждалась праздником. Вдруг ветер неведомо откуда принёс звон множества колокольчиков, едва различимый в весёлом многоголосье гостей. Тятино сердце преисполнилось странным волнением, она давно потеряла из виду Хидэёси с сыном и уж было подумала послать на поиски служанку, как вдруг заметила, что гости здесь и там расступаются, освобождая дорогу стайке юных прислужниц — у каждой в руке был колокольчик, каждая звенела в ритме шагов и звонко смеялась. В стайке девушек Тятя разглядела тайко и Хидэёри, тоже с колокольчиками. У одной прислужницы была повязка на глазах. Выставив вперёд ладошки, девушка бежала на звон колокольчика, пытаясь поймать кого-нибудь из участников игры в жмурки. Тятя с улыбкой наблюдала за игрой и не могла отвести взора от сына. Девушка в повязке как раз бросилась
Тятя смотрела на сына, бегущего к ней под сводом вишнёвых веток в цвету. Мальчик что-то весело кричал, но она не разбирала слов за вспышками смеха и разговорами вокруг. Расстояние между ней и сыном быстро сокращалось, и сердце сладостно замирало — до того она была счастлива. Вдруг на ум ей пришла тревожная мысль, что это счастье, столь интенсивное, возвышенное и пьянящее, совершенное счастье, которого она никогда раньше не испытывала, будет быстротечным, словно интуиция ей подсказала, что грядут мрачные события, грозящие разрушить его без остатка. За тридцать лет жизни ни разу ещё подобная светлая, звенящая радость не пронизывала насквозь всё её существо и ни разу не была она во власти такой острой тоски при мысли о том, что, мгновение за мгновением, у неё отбирают эту всепоглощающую радость.
Трепеща от волнения и грусти, навеянной думами о хрупкости и мимолётности земного счастья, Тятя поднялась с циновки, чтобы заключить в объятия своё дитя.
Тайко в тот день сложил стихотворение:
Как в минувшие годы,
Вновь заворожён я
Красотою заснеженных гор:
На их склонах проснулись
Убаюканные зимним ветром цветы.
Жестокие сумерки,
Зачем хотите скрыть от меня
Незабвенную сакуру?
Долгожданные дни весны
Взор усладили цветами [108] .
108
Перевод В. Полякова.
Тятя тоже облекла свои чувства в слова:
Вишен метель
Бушует в горах и долах.
Весна победила, зима ли? [109]
Все триста одиннадцать стихотворений, прочитанных на вершине горы Дайго участниками празднества, дышали печалью, какую испокон веков испытывает человек перед лицом преходящей красоты подлунного мира. Печаль эта была и в Тятиных строках, а особенно пронзительно, как ей показалось, звучала она в трёх стихотворениях, сочинённых тайко. Счастье, переполняющее сердца тех, кто любуется цветущей сакурой, имеет странную природу: оно готово развеяться как дым в тот момент, когда пытаешься его выразить.
109
Перевод З. Лорткипанидзе.
После любования цветами на горе Дайго Хидэёси возобновил бурную деятельность. Дни его снова проходили в военных советах, за обсуждением дел на Корейском полуострове и изучением фронтовых сводок, которые доставляли гонцы из-за моря. Тятя время от времени писала ему в Осакский замок письма от имени Хидэёри. Тайко не мешкая на них отвечал. В ту пору каждое его послание начиналось словами «Господину второму советнику».
Тятя то и дело задавалась вопросом, способен ли Хидэёси думать о чём-либо другом, кроме любимого сына и войны с чосонским ваном. Тайко проявлял болезненное внимание к жизни маленького Хидэёри и, хотя мальчик находился в Киото, а сам он неотлучно пребывал в Осаке, знал обо всём, что происходило вокруг его наследника, да в таких мельчайших подробностях, что у Тяти порой от этого пробегал по спине холодок. Однажды Хидэёси написал сыну:
«Счастлив был получить твоё письмо, каковое доставили мне с похвальной поспешностью. Я прослышал, что Кицу, Камэ, Ясу и Цуси вызывают твоё неудовольствие. Полагаю, ты совершенно прав. Дай знать своей матушке, что всех четырёх негодниц надлежит немедля взять под стражу и держать в оковах до моего прибытия. А затем
Тайко».
Радение четырёх упомянутых в письме прислужниц юного наследника Тоётоми — Кицу, Камэ, Ясу и Цуси — действительно оставляло желать лучшего, но откуда тайко, занятый военными делами в Осаке, мог так быстро об этом узнать? — недоумевала Тятя. К тому же проступки девушек не заслуживали столь страшного наказания, которое придумал для них тайко. Она, однако же, понимала, что вступаться за бедных прислужниц перед взбешённым Хидэёси будет пустой тратой сил — смягчить их участь не удастся. Тятя так разнервничалась, что даже слегла с мигренью. Впрочем, пока она искала решение, дело уладилось само собой, вернее, не получило развития, поскольку через несколько дней после того, как гонец привёз послание с этой угрозой, тайко перебрался в Фусими, и там внезапный недуг приковал его к постели.
Поначалу Тятя думала, что болезнь не опасна, но, когда в середине пятого месяца она вместе с Хидэёри навестила своего господина, изменения, произошедшие в его внешности за столь короткое время, повергли её в ужас. Перед ней лежал измождённый, иссохший, словно бамбук в жаркое лето, древний старик, тень от тени прежнего тайко. Рука, выпроставшаяся из-под футона, была рукой скелета.
Тятя тогда не задерживаясь вернулась с сыном в Киото, а в начале шестой луны нанесла больному второй визит и на этот раз осталась подле него, будучи уверена, что тайко уже не встанет на ноги — до того недуг ослабил его, лишив жизненной энергии.
На шестнадцатый день шестой луны к тайко явились даймё. Хидэёри тоже присутствовал на этой встрече; ближайшие вассалы — Нагамаса Асано, Мицунари Исида, Нагамори Масуда — и прочие знатные воины сидели двумя рядами справа и слева от ложа. Когда аудиенция закончилась и рядом остались только самые преданные соратники, тайко сказал сквозь слёзы:
— Как бы я хотел дождаться пятнадцатилетия Хидэёри, дать ему лучших воинов и заставить даймё сплотиться вокруг него, как сегодня. Больше мне не о чем мечтать, но дни мои сочтены, и я уже ничего не могу сделать, чтобы мечта воплотилась.
Тятя впервые видела, как он плачет. Все поняли, что тайко чувствует приближение смерти.
Весь день Тятя места себе не находила, от горя щемило сердце. Жизнь уходила из тайко по капле, он сам это осознавал, а стало быть, надежды на выздоровление не осталось. Ей тяжело было смотреть на своего господина, который и на смертном одре продолжал думать о будущем сына. Впрочем, это действительно было важно. Единственными политическими фигурами, достаточно могущественными для того, чтобы после смерти Хидэёси держать в узде остальных даймё, были Иэясу Токугава и Тосииэ Маэда, но они не являлись прямыми вассалами дома Тоётоми, оба были всего лишь старыми соратниками тайко. Возможно, они и протянут руку помощи Хидэёри, но слишком многого ждать от них не приходится. Хидэтада, сын и наследник Иэясу, женат на Когоо, у них родилась дочь, и уже заключено предварительное брачное соглашение — маленькая княжна просватана за Хидэёри, — тем не менее всем ясно, что свадьба, которая должна состояться в отдалённом будущем, — далеко не надёжная мера. Что до Тосииэ, его дочь Омаа стала наложницей Хидэёси, а её младшая сестра — женой Хидэиэ Укиты, и только: никаких кровных уз у Тосииэ с тайко нет. По-настоящему рассчитывать Хидэёси может лишь на своих ближайших вассалов — Нагамасу Асано, Мицунари Исиду, Ёсицугу Котани, Киёмасу Като, Масанори Фукусиму, однако ни один из них не занимает высокого положения в правительственной иерархии и доверить им страну без опаски нельзя.
Размышляя об этом, Тятя прекрасно понимала причину слёз Хидэёси и с внутренней дрожью спрашивала себя, уж не является ли её собственное видение ситуации, которая может сложиться после его смерти, более близким к действительности, ясным и беспристрастным. Возможно, тайко даже не осознаёт до конца всей опасности, угрожающей его сыну. Для Когоо, ставшей супругой наследника Иэясу, пробьёт час мести. Тайко спланировал этот брак для того, чтобы в будущем обеспечить маленькому Хидэёри преданность Иэясу, но результат может оказаться прямо противоположным. Когоо всегда ненавидела Хидэёси, а в один скорбный день её ненависть перекинулась и на родную сестру. Если сердце Когоо до сих пор терзает горечь утраты… При мысли об этом Тятя содрогнулась от страха.