Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски

Крамер Марина

– Отпусти меня, я уже в порядке.

– Нет, я должен донести вас до машины, так велела Виола Викторовна.

– Исполнительный… – протянула Марина, но больше не сопротивлялась – ей была приятна его забота и то, как бережно он держал ее на руках. Так умел только Женька…

Только Хохол, почти полгода носивший ее на руках после ранения в позвоночник, умел так поднять ее с постели или из кресла, чтобы она даже не ощутила этого, мог так прижать к груди, чтобы слышен был стук его сердца. Этот мальчик ничем не напоминал Женьку, разве что ростом и широкими плечами, но его руки казались почти такими же, как у Хохла. Однако Коваль поймала себя на том, что не испытывает никаких эмоций. Это открытие

поразило ее – находиться на руках у мужчины и ничего, совершенно ничего не испытывать? Совершенно непохоже на нее…

Возле «мерина» Никита поставил ее на ноги, поддержал под локоть, когда качнулась и чуть не упала.

– Прикури мне сигарету, пожалуйста, – попросила она, трясущейся рукой протягивая ему пачку.

Парень прикурил, протянул пахнущую ментолом сигарету, и Марина судорожно затянулась, глубоко вбирая в легкие дым.

– Что ты меня так разглядываешь? – мрачно поинтересовалась она у Никиты, и тот неопределенно качнул головой. – А-а… понятно. Да, это я – там, на памятнике. Здорово, да? Как живая… Это мой любовник постарался. Что, страшно?

Никита не знал, как реагировать. Об этой женщине он много слышал, до сих пор в городе легенды ходили, да и парни из охраны Беса тоже неплохо ее знали. Удивительно только, что почти никто не узнал ее сейчас. Про себя Никита уже решил, что язык будет держать за зубами, и не потому, что хозяйка так велела. Не хотел причинять неприятности. Судя по всему, красавице и так досталось, он слышал, как утром Бес говорил своему «доверенному» Вовке, что вечером он должен будет что-то рисовать под ее диктовку, какие-то наколки.

Марина же тем временем докурила, поежилась и спросила:

– Где Виола застряла? Домой бы уже…

– Устали?

– Нет, замерзла…

Никита сбросил пиджак и осторожно накинул его на плечи Марины, слегка сжав ее в объятиях. Она внимательно взглянула ему в глаза и покачала головой:

– Не выдумывай.

– Простите… – пробормотал смущенный ее проницательностью телохранитель и отступил на шаг.

Наконец появилась Ветка в сопровождении Семы, увидела подругу в пиджаке и хмыкнула. Марина не отреагировала – голова кружилась и болела все сильнее, хотелось лечь, закутавшись в теплое одеяло, и никого не видеть и не слышать.

В коттедже Беса было шумно. Гришка, оставшийся дома в выходной, решил уделить время сыну, и теперь в большом зале вместе с двумя охранниками и довольным Алешей возился с огромной железной дорогой. Мальчик сидел рядом с ним, доверчиво держась ручкой за колено, и на его личике был написан восторг и счастье. А Бес и два здоровых лба, в одном из которых Марина без труда узнала Бармалея, выглядели едва ли не ровесниками пятилетнего мальчика – точно так же хохотали, когда паровозик с вагонами скрывался в тоннеле или преодолевал крутые горные подъемы.

– Весело у вас! – звонко сказала Ветка, садясь прямо на пол рядом с сыном и мужем, и они радостно подтвердили:

– Ага!

– Смотри, какую дорогу купили – как настоящая! – возбужденно отозвался Гришка, демонстрируя приобретение.

– Здорово. В город ездили?

– Мама, мы с папой на машине ездили, папа сам рулил! – возбужденно начал рассказывать Алеша, вскочив на ножки. – Так здорово! А я боялся…

Марина, прислонившись к дверному косяку, наблюдала за тем, как меняется лицо подруги, как мрачнеет веселый до этого момента Бес. Сейчас она могла подробнее рассмотреть мальчика. С первого взгляда могло показаться, что это обычный ребенок, но, присмотревшись, Коваль увидела его глаза – такие бывают только у людей, чей разум не замутнен проблемами, которых не касается ничего. У людей с нарушением психики. Только они смотрят на мир доверчиво и

ясно, не ожидая подвоха. Хорошенький, как ангелочек, Алеша, смотрел именно так… Кроме того, его ручки и ножки напоминали высохшие прутики – тонкие и ломкие. И Веткина печаль была понятна – что может быть хуже, чем смотреть на больного ребенка и не иметь возможности помочь ему?

Алеша заметил стоящую в дверях Марину и подбежал к ней, взял за руку и потянул за собой:

– Идем… я тебе покажу, какой мне папа паровоз купил!

Марина села рядом с Бесом, поджав левую ногу под себя, а правую кое-как пристроив, чтобы не болела. Бармалей оказался как раз напротив, поднял глаза от игры и едва не подавился:

– …Мать твою! Ой, простите! – смутился он, прикрыв рот ладонью. – Господи… – Правая рука принялась летать ото лба к груди и плечам, накладывая кресты.

– Перебор, – сощурилась Коваль, наблюдая за этими манипуляциями. – Перебор, Бармалей. Расслабься, это на самом деле я. Ну-ка, дай-ка нам паровоз, да, Лешка? Сейчас мы его запустим. – Она обняла мальчика одной рукой, а другой взяла у совершенно деморализованного Бармалея паровозик и поставила его на рельсы.

Мальчик прижался к ней, напомнив этим Егорку, и в носу у Коваль защипало при воспоминании о находившемся так далеко сыне.

– Смотри, как он быстро едет! – восхищенно теребил ее за руку Алеша, но Марина не слышала его – она плакала.

Поздно вечером, выспавшись и успокоившись, Марина сидела в кухне вместе с маленьким, сухоньким Вовой и монотонным голосом перечисляла ему татуировки, имевшиеся у Женьки.

– …Правая рука, кисть… указательный палец – типа перстня что-то, ромб с закрашенными треугольниками по диагонали… средний палец – солнце такое, как из-за горизонта всходит, а под ним – шахматка три на три квадрата… На кисти – пантера прыгающая, не очень большая. На предплечье, на внутренней стороне, латинскими буквами… дай, я сама напишу, так быстрее. – Она взяла ручку и набросала на листке «Sono nato libero – е voglio morire Libего!» и «Oderint, dum metuant». – Вторая фраза – на левой руке, тоже на предплечье. На правом плече – руки в кандалах, а в них – роза… Потом на левой руке на пальцах… черт, не помню. – Марина потерла переносицу и зажмурилась на мгновение. – А, все! На указательном – ромб с диагональной незакрашенной полосой, а на среднем – просто закрашенный прямоугольник. На предплечье снаружи – щит с полосой, и на нем – чайка. На груди справа – не то церковь, не то собор, на нем два больших купола с крестами. Под ключицами – звезды.

– Сколько лучей? – спросил Вова, быстро записывая.

– Не помню… восемь, кажется… Да, на коленях такие же – значит, точно восемь. Потом слева – Богородица с младенцем. Вроде все…

Вова критически оглядел список и вздохнул:

– Я попробую нарисовать за ночь, а вы с утра посмотрите, ладно? Я давно не практикую, может, что-то и поменялось. И потом, у каждого кольщика свой почерк, своя манера. И картинки свои тоже…

– А ты сидел, что ли? – спросила Марина, сунув в рот сигарету.

– Было… – со вздохом признался Вова, аккуратно складывая листок и убирая его в карман брюк. – По дури залетел в первый раз, а потом – и во второй. Буквально через месяц после освобождения. А ремеслом овладел, потому что училище художественное закончил, рисую хорошо. На зоне здорово пригодилось.

– Не бывает лишних знаний? – пошутила Коваль, аккуратно стряхивая пепел в пепельницу.

– Точно. Ну, так я пойду? – спросил Вова, вставая. – Порисую пока…

Проводив кольщика, Марина выпила чашку чаю и вынула телефон, с которым не расставалась, так и носила в кармане. Набрав номер, долго слушала гудки. А потом раздался звонкий голосок сына: