Хранитель чаек
Шрифт:
Рандвальду захотелось ударить его. Ногой. В нос. Случайно. Раз пять от души…
— С другой-то стороны: а что мне терять-то? Ведь с эдаким-то герцогом по миру пойдёшь…Рабов нельзя, за вино — налог плати. Я, может, сам-то и не помню, когда в последний раз вино это пил. Детей-то кормить надо чем-то… А он: плати, да плати. Вот если бы вы не бежали, ваша светлость, а, предположим, взяли да захватили Солёный замок, чтобы — ну чем боги не шутят? — мятежника Ларана в темницу, а верного вам человека — в герцоги. Тогда б и
Южный щит прищурился презрительно:
— Ты не слишком много на себя берёшь? В герцоги захотел, пират!
— А чё бы нет? Прадед Ларановский тоже ж не благородных кровей. Один из капитанов. Сначала объявил себя королем, а потом уже признал власть Фрэнгона Элэйсдэйрского… Если оно так покопаться, так ведь все королевские роды от какого-нибудь простого вояки происходят…
— Говори-говори, да не заговаривайся! — зарычал Рандвальд.
— Ну, раз мой разговор тебе не любезен, ваша светлость, так я, пожалуй, пойду…
Пират встал и направился к выходу. Ранвальд отвернулся. Он — герцог. Герцоги не просят пощады и не торгуются с пиратами…
Невольницы возмущённо шумели, о чём-то восклицая гортанными голосами. Ювина пила чай, иронически улыбаясь. Джия забралась на диванчик с ногами, играла с ножом и хмурилась. Ларан кусал нижнюю губу, удерживая смех. Он стоял, прислонившись к двери плечом, и наблюдал за всеми насмешливо.
— И чего они хотят? — наконец не выдержала Джия.
— Любви, — съехидничал Ларан.
Княжна прищурилась.
— Девушки возмущаются, — пояснила Ювина. — Их воспитывали и учили танцам и искусству любви, чтобы угождать мужчине в гареме. Они спросили, когда их доставят в гарем, а я объяснила, что их освободили. И сейчас они бунтуют, хотят себе господина.
Ларан приподнял бровь. Ювина нахмурилась.
— Ларана они хотят, — призналась с неохотой. — Хотят танцевать ему и… э-э-э…
Джия сдвинула брови. Встала. Воткнула нож в ножны. Снова вытащила.
— Передай этим пышногрудым пущтоголовкам, цто ублажить они Ларана щмогут на дне морском. Я лично прослежу, цтобы они туда попали.
— Джия, они наши гостьи, — растерялась Ювина.
— Они на твоего мужа покушаются вообще-то. Тебя ничего не смущает?
Девы замолчали, с испугом наблюдая за злым лицом княжны и за сверкающим клинком в её руке, вновь обнажившемся из ножен.
— Да, но у них другое воспитание… Они привыкли…
— Отвыкнут, — рыкнула Джия.
Ларан тихо рассмеялся. Княжна резко обернулась к нему. Её глаза сверкнули сталью.
— Впрочем… А, давайте, девушки. Вот прямо здесь. Гощподин хочет посмотреть. Зажгите небо. Переведи им, Ю.
Ювина заалела.
— Что перевести? — пролепетала.
— Пусть танцуют. И бог морской упаси их станцевать плохо. Пусть покажут всё, на что способны. А мы с господином решим, подходят ли они ему.
— Джия… — смеясь начал было Ларан, но та злобно зыркнула на него:
— Молчи и смотри. В конце концов, для тебя стараются.
Когда Ювина, запинаясь, перевела приказ княжны, невольницы оживились. Достали откуда-то тимпаны, лиры и ещё какие-то экзотические инструменты. Кажется, их ещё утром принесли девушкам по приказу герцога. Семеро из них расселись полукругом с инструментами в руках, а трое задёрнулись в нежные полупрозрачные ткани.
— Садись на кресло, — велела мрачная Джия Ларану. — Им неудобно, когда ты в дверях столбом стоишь.
Тот усмехнулся, но прошёл и сел, широко расставив ноги и откинувшись на спинку с видом персикового паши.
Заиграла нежная, тревожная музыка. Трое девиц медленно направились к мужчине, покачивая бёдрами. Ткань струилась, подчёркивая формы. На щиколотках позвякивали бубенчики. Джия стремительно отошла на место Ларана и прислонилась к двери. Ювина ухватилась за книжку, пальцы её дрожали.
Две невольницы склонились в соблазнительных позах, а та, что была посредине, сбросила покрывало с головы, скрестив запястья и заслонив ими лицо. Лишь тёмные глаза сверкали над ладонями. Музыка завизжала флейтой, девушка изогнулась так, что Джия запереживала за её позвоночник, а потом вскинула руки над головой и затрясла животом. Она сводила и разводила ноги и руки, била пятками по своим щиколоткам и при этом постоянно двигалась к Ларану, и княжна видела, что этот сладострастный танец зажигает равнодушные голубые глаза.
Танцовщица замерла буквально в двух шагах, изящно опустилась на одно колено, откинув голову так, что в обрезанном корсаже её платья господин и повелитель мог легко рассмотреть объём упругой груди. И тут в движение пришли две других девицы. Джия смотрела на них, на их плавные, страстные движения и ненавидела. Ларана, не девушек. Он пялился на них, словно подросток, впервые увидевший полураздетую женщину. Нет, конечно, не совсем: глаза оставались насмешливы, а улыбка небрежно-ленивой, но взгляд-то не отводил!
Джие захотелось ударить его в горло так, чтобы отвратительный мужчина забился в конвульсиях, заливая всё вокруг своей кровью. В конце концов, он что, не понимает, что, глядя на грязные танцы несчастных, он… он оскорбляет их?
Девушки задёргали головами под музыку, а затем зазвенели монетками на своих животах, протянули руки в Ларану, развели ноги и стали дрожать, опускаясь мостиком. Средняя ожила и вдруг быстро закружилась. Руки её летали птицами, ноги тоже. Глаз не успевал проследить за всеми движениями пальцев, браслетов, бёдер… Джия даже забыла, как дышать. Это было прекрасно, как сама жизнь. Танец огня, танец страсти, танец боли.