Хранитель времени
Шрифт:
Хуже, когда он вспоминал Панка и звал его, шутил над ним и ругался. Еще страшнее, когда он вспоминал, что Панка нет и начинал крушить мебель. Оторвал у шкафа обе двери, вырвал из тумбочки ящики и стучал ими по полу. Он бесновался до полного изнеможения, ополовинил еще одну бутылку водки. Прилип к стене, вцепившись в какую-то фотку в рамке, оторвал ее и вместе с ней упал у окна. На старой фотке был запечатлен дяденька в форме казака, сидящий на стуле. Рядом стояла полная достоинства молодая женщина. На Вову они были похожи как сабля
От недосыпа мысли плавали как чаинки в заварочном чайнике. Если их помешать ложкой. Медленно и бестолково.
– Что важнее – дверь? Или месть? Дверь не подскажет, кто именно убил Панка. Месть – важнее всего. Папа не убивал. Шурик тоже. Был кто-то третий. О существовании которого я не в курсе. Но папа и есть главное зло. Причина в нем.
Мне не хотелось верить, что именно папа способен на убийство.
Мне было проще поступить как в детстве, кинуть камень и заорать – «на кого бог пошлет». Требовать возмездия, но абстрактно. А призраки сами разберутся, кого покарать.
– Итак, дверь пока оставим в покое.
К кому будем обращаться? К Савве? Он не совсем мой. Он из церкви, что стояла на площади. К городовому? Он с виду добр, но ленив. Я выбрала того мальчишку, что разбился после войны, выпав из окошка. Дети, особенно подростки, они мстительнее взрослых. И у них правильное чувство справедливости. Такое же, как у меня.
Оставалась привести себя в нужное состояние. То есть измучить себя бессонницей до степени полупризрака. Когда не остается ничего, нужно верить. В шанс открыть дверь и в месть. Но месть – важнее. И никакого всепрощения.
Вернувшись на диван, я уже без особого труда отупело смотрела в одну точку и готовилась перейти в измененное сознание. Даже не знаю, сколько времени так провела. Говорят, трое суток вполне достаточный срок. Главное, не уснуть. Но на третий день я сообразила, что есть все-таки нужно, иначе просто упадешь в голодный обморок.
Попытка слезть с дивана закончилась падением от головокружения. Держась за стену, я добралась до кухни. Соорудила омлет из трех яиц с сыром и ветчиной. Половину оставила на сковородке для Вовы. После еды сразу смертельно захотелось спать. Пришлось вернуться в комнату и стоять у стены. Если грохнусь – усну мгновенно.
В мое окно было видно только серо-желтую стену в состоянии вечной тени. Изучив все трещинки, я принялась гнать мысли из головы, но получалось не очень – мысли поплыли потоком. Они цеплялись за рисунок на стене, додумывали его и преподносили мне сюрпризы. Я вспомнила, что Панка не мог убить Шурик. Который был в гипсе. Панка не мог убить папа. Потому что у него кишка тонка. Но если папа поручил что-то Шурику, а тот угодил в больницу, то вполне возможно, что он перепоручил за деньги своим знакомым папино поручение. И тогда могло произойти несчастье. Панк запросто мог столкнуться с какой-то сволочью. Вывод – вся вина полностью лежит на папе. Но я не могла желать ему смерти.
Месть – это
– Помогите мне!
Не знаю, услышана ли была моя просьба, но на душе вдруг стало гораздо легче.
Но потом мне вдруг стало все равно, кто убил Панка. Важнее – поговорить с ним. Один раз. У меня должно получиться.
Доползла, держась за стену, до дивана. Пела про голую довольную луну. Про питерских кошек. Вспомнилась песня Сургановой «Не бойся, милая», я мысленно включила ее в своей голове и слушала раз десять. Потом пыталась вспомнить другую песню, но в голове крутилась только одна фраза – «И старое-старое пианино в ночи зазвучит весною…».
Пианино не звучало.
И это мне показалось странным и неправильным.
Третьи сутки закончились ночным кошмаром. Глаза слипались так, что я придерживала их пальцами. И, похоже, спала в таком виде, не закрывая глаз. Чудо происходить не собиралось. Видений было множество, но все не те. Вспомнила, что духам нравится спиртное и оросила водкой все помещение. Воняла она уродливо. Но сработала на все сто процентов. Как магнит притянула приведений со всего переулка. Но Панка среди них не было.
На рассвете мой организм сломался и я все-таки вырубилась. Проснулась почти через сутки, не очень соображая где я и какое теперь число. Ко всему прочему, стало понятно, что мне требуются гигиенические средства, которых у Вовы быть не могло в принципе. Не снимая куртку Панка, я отыскала ключи от своей квартиры, поглядела на Вову, который спал в кресле, раскрыв рот, передумала кидать в его пасть дохлую муху, и пошла к себе домой.
Во дворе меня поджидали.
– Мда, потрепала вас жизнь, – опешив от моего вида, признался Гриша.
Возражать не имело смысла – он был прав как никогда.
– Мы вас искали! Все буквально с ног сбились – как вас искали! Вы что, ничего еще не знаете?
– Уже началось? – по инерции спросила я.
– Да! Сейчас я вам все расскажу.
Гриша отступил на шаг, чтобы было удобнее следить за моей реакцией на его повествование.
– Случилось трагическое событие! И мне довелось выступить в роли единственного наблюдателя. Никто! Никто кроме меня, не видел. Но я все помню как сейчас, в подробностях. Они навеки запечатлелись в моей памяти.
Выдав эту информацию, Гриша сбился с мысли, потупился и не найдя достойных слов вдруг продолжил свой рассказ в два раза быстрее. Слова прыгали, обгоняя друг друга, отчего еще больше нервничал и конфузился. Но я не перебивала его, чтоб не огорчать.
Из нервозных, довольно сбивчивых фраз я смогла уловить только одно – наша Черная Графиня уснула на крыше и так умерла. Она как сидящая мумия стала. Вылитый египтянин. Мертвая старуха над нашим двором. Видная всем и не замеченная никем. Этот факт сильно расстраивал Гришу, отчего его пористый нос дергался как у Маркела, когда тот унюхивал в наших сумках подходящую еду.