Хранители Кодекса Люцифера
Шрифт:
Она открыла глаза. Перед кроватью стоял Себастьян Вилфинг и пристально смотрел на нее. Лицо его было искажено ненавистью.
3
Кардинал Мельхиор всегда думал, что его племянник Киприан однажды унаследует все его имущество. Но теперь все сложилось таким образом, что он, старик, должен был взять на себя обязанности Киприана и заботиться о его семье. Мельхиор фыркнул. Он не волновался по поводу семьи своего брата, венского пекаря, уже давно умершего. Император Маттиас был слишком слаб или нерешителен, чтобы поднять руку в его защиту – его, своего министра, но в Вене находился кайзер, как и соответствующая ветвь семьи Хлесль, которые считали кардинала паршивой овцой. Король Фердинанд не решился бы вредить венской ветви семейства Хлесль. Помимо того он, очевидно, был слишком занят разжиганием пожара, в котором должна была погибнуть прежняя Священная Римская империя. А вот ситуация в Праге выглядела совершенно иначе.
Кардинал подошел к окну. Здесь, в Тироле, до сих пор лежал снег, толстым слоем покрывавший высокогорные долины. Под ярко-синим весенним небом белый снег так сверкал, что глазам было больно от его сияния. Мельхиор Хлесль никогда не относился к тем людям, которые хорошо чувствуют себя на природе. Если и были горы, которые могли заинтересовать кардинала, то это были горы документов на его рабочем столе. Король Фердинанд, очевидно, не планировал все это сознательно, но в действительности пребывание под арестом в замке Амбры, посреди величественно-отталкивающего мира гор около Инсбрука, почти равнялось изощренному наказанию. Мельхиор втянул носом воздух – тот пах холодом, снегом, скрытой враждебностью. Он скорчил гримасу, глядя на открывающуюся перед ним панораму гор.
Его не то чтобы держали в тюремной камере. Помещения, которые были предоставлены в распоряжение кардинала, были не менее удобны, чем комнаты в его епископском дворце в Вене или в доме, в котором он останавливался, приезжая в Прагу. Но охранники, стоявшие снаружи, перед дверьми его анфилады, получили приказ задвигать засовы, и в итоге Мельхиор оказался в ситуации, когда ему приходилось обращаться к ним с просьбой выпустить его, если он хотел покинуть свои апартаменты. Впрочем, это изысканное унижение не задевало кардинала Мельхиора – даже в Вене или Праге его потребность в свежем воздухе вполне удовлетворялась поездкой в карете вдоль полей, по берегу Дуная или не менее коротким путешествием на холмы около Праги. Вообще-то, управляющий замком Амбры, после того как пленник за несколько дней так и не обратился к нему с подобной просьбой, решил навестить его сам. Он попросил прощения за то, что слишком долю ждал, когда же кардинал потребует предоставить ему свободу, положенную государственному деятелю в изгнании (слово «плен» ни за что не сорвалось бы с уст управляющего, даже если бы ему устроили допрос с пристрастием) Также управляющий осведомился, не будет ли его высокопреосвященство против, если онпокорнейшим образом поинтересуется, не соблаговолит ли кардинал сопровождать его, когда он будет исполнять свой еженедельный долг, осматривая окрестности замка. Бедолага заметно вспотел. Кардинал Мельхиор был настолько милостив, что соблаговолил принять приглашение и со своей стороны попросил управляющего составить ему партию в шахматы. С тех пор Мельхиор проигрывал одну-две партии (не без труда), что каждый раз заставляло управляющего потеть еще больше. Мельхиор не завидовал ему. В тех кругах, где обычно вращались кардиналы и министры, милость и немилость сменяли друг друга быстрее, чем погода в Тироле. И очень часто случалось, что приказ о помиловании и повторном назначении арестованного имперского служащего на прежнюю должность уже находилось в пути, в то время как тюремщик все еще ломал себеголову над тем, каким еще способом можно унизить пленника. Не все служащие, вернувшие себемилость императора, были настолько незлобивы, как кардинал Мельхиор, и управляющий замком Амбры не собирался рассчитывать на возможное добродушие своего пленника.
В этом отношении жизнь кардинала в вынужденном изгнании в Тироле не слишком отличалась от его предыдущего времяпровождения, если, конечно, не учитывать того, что ему совершенно нечем было заняться. Ему запретили вести корреспонденцию, он беспокоился о семье Киприана, а боль из-за смерти племянника постоянно грызла его и не хотела отпускать.
Щелкнули засовы – и двери открылись. Мельхиор отвернулся от окна. Управляющий замком оставил себя без камердинера, препоручив тому заботиться о пленнике. Возможно, он сделал это в качестве компенсации за то, что в комнате кардинала постоянно присутствовали два солдата, которые наблюдали, как он ест, играет партию в шахматы или еще каким-нибудь образом нарушает свое уединение. Солдаты принадлежали к отряду полковника Дампьера и очень старались подражать плохим манерам своего командира.
– Я принес вам похушать, ваше высохопреосвященство, – сообщил камердинер и широко улыбнулся. Он выглядел так, как будто бы первые шестьдесят лет своей жизни провел на горной вершине, а следующие шестьдесят – на службе у управляющего замком. Возраст его угадать было невозможно, но любой бы согласился с тем, что на момент рождения Христа он уже жил на свете. Хотя большую часть времени он находился в замке, кожа у него была очень смуглой, а волосы и брови светлыми, словно выгоревшими на солнце. Руки камердинера были такими же крупными, сильными и с потрескавшейся кожей, как руки шахтера. Когда он говорил, речь его изобиловала гортанными звуками, характерными для тирольского диалекта. Возникало впечатление, будто за ровным рядом зубов, который он демонстрировал в продолжительной ухмылке, перекатывались камешки. Они с кардиналом стали единомышленниками с того самого дня, когда впервые встретились.
Камердинер держал в руках поднос, на котором стояли тарелка и кувшин, накрытые платками. Вместе с ним в комнату вошли два солдата.
– Эй! – воскликнул один из них, лицо которого кардиналу Мельхиору было незнакомо.
Камердинер стал вполоборота к нему и недоуменно поднял брови. Это была комедия, повторявшаяся всякий раз, когда охранять кардинала поручалось новому солдату. По приказу короля Фердинанда каждый месяц караул обновлялся полностью, а в течение этого времени замена происходила на уровне отдельных солдат. Несмотря на то что данная мера предосторожности показывала, как сильно король боится своего пленника и как она забавляет кардинала Мельхиора, старику казалось, будто он – единственный, кто сожалеет о постановке подобной комедии.
– Покажите, – приказал солдат.
Камердинер пожал плечами. Солдат стянул платок с тарелки. От нее тут же поднялся запах поджаренной домашней птицы. Солдат поднял маленькую серебряную подставку прижимавшую платок, затем высоко поднял свободной рукой (и пальцами, которые были черными от оружейной смазки и грязи) каплуна, повернул его, заглянул ему в задний проход и наконец, небрежно уронил обратно на тарелку. Затем, стряхнув жир с руки, он облизал пальцы. Все это время солдат не сводил взгляда с камердинера. Оставив каплуна в покое, он отвернулся и с холодной улыбкой посмотрел на кардинала. Жесты солдата утратили свою многозначительность, так как он посчитал необходимым еще раз стряхнуть жир с руки.
– Хорячо, нет? – любезно осведомился камердинер.
Солдат бросил подставку и платок обратно на поднос и открыл кувшин. После этого он подозрительно заглянул внутрь сосуда.
– Мускатель для господина, да? – буркнул он и, сунув в кувшин палец, пошевелил им, будто перемешивая содержимое. Затем он поднял кувшин и сделал нарочито большой глоток.
– Чтоб руки мыть, – ответил ему камердинер. – Взял из корыта для лошадей.
Солдат окинул его горящим от ненависти взглядом. Кадык его ходил ходуном. Наконец он кивнул.
– Давай уже, задница.
– Так тошно, – издевательски произнес камердинер. Он подошел к столу, поставил на него поднос, снова накрыл еду платками, затем церемонно сдернул их в сторону и торжественно произнес – Хаплун, ваше высохопреосвященство. – Со стороны казалось, что это было самое важное открытие на свете.
– Спасибо, – поблагодарил его кардинал Мельхиор и сел к столу.
– Ваше высохопреосвященство позволят мне позже еще разох зайти? – поинтересовался камердинер. – У хосподина есть еще задание для меня, нет?
– Естественно, – откликнулся кардинал Мельхиор.
Камердинер откланялся и исчез за дверью. Солдаты перетянулись с нерешительным видом, но все же покинули помещение, громко щелкнув снаружи засовом. Мельхиор убрал с подноса тарелку и кувшин и высоко поднял поднос. На столе лежал тщательно разглаженный, густо исписанный лист бумаги. Никогда еще ни одному охраннику не пришло в голову забрать поднос у камердинера и осмотреть его, хотя они нисколько не стеснялись разломать булочку на предмет наличия в ней тайных записок. Мельхиор поражался ловкости толстых пальцев камердинера, который зажимал тайные сообщения под днищем подноса так, что и маленького кончика никогда не было видно, не говоря уже о том, что бумага ни разу не сползла в сторону, когда старик ставил поднос на стол.