Хранители Кодекса Люцифера
Шрифт:
Разве глаза Дианы не блеснули, когда он заявил, что принесет ей голову Киприана Хлесля? Он собирался непременно напомнить ей об этом. Она сделала вид, будто ей все равно, но на самом деле эта мысль возбудила женщину. Если Диана была такого высокого мнения о Киприане, то как она будет увлечена мужчиной, который уложил его наповал? Совершенно определенно, что и она почувствует: празднование победы уже началось. В последнее время она держалась с ним отстраненно, но он по-прежнему ощущал ее прикосновение, будто это случилось несколько минут назад. Ее рука в его штанах и то, как она сдавливала его член, терла, массировала. Он жалел, что не дал себе волю в тот раз и не кончил ей в руку, но на самом деле она слишком быстро убрала ее. Она точно знала, какой длины должна быть веревка, чтобы подвесить его, но при этом не дать ей оборваться. Однако как поведет себя Диана теперь, когда он вернется в Пернштейн победителем? Он и она – а в придачу…
Сначала Генрих подумал об одном из тех наивных юных созданий, которые сами прибежали в пасть зверя, стоило только Диане в деревнях между Пернштейном и Брюном распространить слух о том, что в ее замок требуется служанка. Но нет! Все было намного проще – и намного более возбуждающе! Он представил себе белое грешное тело Дианы, прижимающееся к нему, Девственное тело Александры перед ним на постели… и раскаленную жаровню… ее безумные взгляды, впивающиеся в его глаза, и улыбку, которую он пошлет ей…
Возбуждение, которое он только что чувствовал, неожиданно заледенело. Мысли его унеслись в смакование послевкусия прощального поцелуя, подаренного ему Александрой Поцелуй был так сладок, что на несколько мгновений у него появилось достаточно мужества для того, чтобы поставить под вопрос воспоминание о прикосновениях Дианы, о ее руке в его штанах. Оба чувства находились в странном равновесии и в этот краткий промежуток времени – в течение изумленного движения век Генриха – появилась мысль об ином пути, который уводил его с высот дикой похоти и болезненной радости, спускаясь к повседневным чувствам. Конечно, он мог пойти по этому пути, – но лишь заплатив определенную цену, а именно: цену ежедневной борьбы с соблазнительным зовом собственной извращенности. В эти мгновения Генриху казалось возможным одержать победу в нелегкой борьбе, если Александра останется рядом с ним до конца. Но затем он напомнил себе о том, что причинил ей и ее семье, и спасительная мысль исчезла, поскольку он знал: у него нет больше ни единого шанса вступить на этот путь. Воспоминание о поцелуе Александры испарилось, но, тем не менее, ему удалось заставить поблекнуть и воспоминание о Диане, и надежду на возобновление их двустороннего соглашения.
Первое, что заметит Диана, когда он вернется, это то, что идея выкрасть копию Кодекса, которую он сам шесть лет тому назад положил в сундук в монастыре Браунау, утратила свой блеск в связи с тем, что Андрей выжил. Если бы все пошло так, как планировал Генрих, то не осталось бы никакого указания на то, что помимо оригинала существует еще один экземпляр проклятой книги или что кто-то устроил обмен раритетами. Однако Андрей фон Лангенфель выжил, и если Киприан догадался о том, что произошло, то его друг тоже был в курсе происшедшего. Из чего следует, что об этом уже знает и кардинал Мельхиор Хлесль, единственный противник, которого боялась Диана. Если говорить по существу, он провалил миссию.
Нет, не провалил! Ведь оставалась еще Александра. Даже если старый кардинал правильно интерпретировал события после смерти императора Рудольфа и в конце концов натолкнулся на него, Генриха фон Валленштейн-Добровича, который всегда был готов выполнять для рейхсканцлера и викарного епископа откровенно грязную работу, то у них с Дианой оставалась подвластная им Александра, что помогло бы держать Мельхиора Хлесля под контролем. При этом достаточно было бы того, чтобы старый кардинал верил: Александра все еще жива и в опасности. Не имелось причины, из-за которой он должен был бы узнать ее настоящую судьбу. При нынешнем положении пел старик ничего не стал бы предпринимать, если бы это подвергло опасности еще одного члена его семьи. Утраты Киприана было достаточно. Он вполне справлялся с ситуацией.
Только вот Диана вряд ли увидела бы это в таком свете. И каждый день, проведенный в захолустье, усиливал ощущение, что он, собственно говоря, ничего не достиг.
Глаза Генриха сузились от ярости.
– Заставите ли вы, наконец, скотину замолчать? – проревел он через плечо.
– Козы хотят, чтобы их подоили, – проворчал один из парней, которых он привел сюда из Праги. Парни лежали на соломе, скучали и, как и Генрих, давно уже пришли в себя от радости, вызванной осознанием того, что теперь, когда многие из их отряда при нападении на монахов остались лежать в снегу, им, оставшимся в живых, была гарантирована большая доля в вознаграждении/До сих пор единственным подвигом, который они совершили с тех пор, как очутились здесь, была смерть маленького котенка, обнаруженного ими в застеленной овечьей шерстью корзинке, а потом забитого камнями. Они положили окровавленный комочек на место – пусть крестьянские шкуры сами обнаружат, что скотина приказала долго жить.
– Ты можешь подоить их? – спросил Генрих.
– Не-а.
– Тогда убей их, черт возьми. Я больше не могу слушать это блеянье.
Мужчина неуверенно поднялся.
– Всех трех?
– Или подои, или убей их. Пей молоко или жри сегодня вечером жаркое. Выбирай сам. НО РЕШАЙ ПОБЫСТРЕЕ!
Они посмотрели на него, и Генрих понял, что было бы лучше, если быон не давал им так отчетливо почувствовать его нервозность. Все это время он строил из себя превосходящего их, насмешливо ухмыляющегося, спокойного и уверенного вожака. С таким им сталкиваться не приходилось, и они повиновались ему. Будучи самым отъявленным сбродом, эти парни не должны почувствовать его слабость, ибо тогда они начнут спрашивать себя, не достаточно ли велика эта слабость, чтобы одолеть его. Генрих быстро отошел от окна, вытащил рапиру из ножен и решительно направился к загону, в котором содержались козы.
– Э… что ты собираешься делать?
– Я собираюсь перерезать этот зверинец, так как ты, похоже, слишком туп для этого.
Генрих хотел перелезть через перегородку, которая разделяла помещение на две части: отведенную для животных и для людей. Козы неосторожно подошли к ней в надежде, что сейчас их подоят. Генрих сверкнул на них глазами.
– Ладно, я это сделаю, – сказал мужчина и откашлялся. – Я подою их. Я уже несколько лет не пил свежего козьего молока. Было быжаль упустить такой шанс, а? – Он посмотрел на Генриха, ожидая разрешения.
Генрих убрал ногу с перегородки и вернул рапиру в ножны.
– Заставь их замолчать! Мне все равно, как ты это сделаешь, – с тихой злостью произнес он.
Внезапно дверь хижины распахнулась, и один из двух мужчин, которые охраняли сундук с книгой, нагнувшись, вошел внутрь. К хижине был пристроен свинарник. Животные, кажется, пали жертвой праздника прошлой осенью, и Генрих решил разместить там свою добычу, чтобы не возбуждать жадность среди товарищей.
– Ты должен взглянуть на это, – сказал Генриху вошедший.
Между другими лачугами маленькой деревушки на холоде стояли закутанные фигуры и пристально смотрели на свое жилье.
– Кто это?
– Крестьяне. Вероятно, они сыты по горло тем, что семья, которую мы выбросили, объедает их.
Генрих изумленно взглянул на мужчину рядом с собой.
– Ты думаешь, они набросятся на нас?
– Кто его знает, что думают эти скоты-крестьяне.
– Иди назад, к свинарнику. Я все улажу.
– Они же не опасны, Геник.