Хрен знат
Шрифт:
– Не знаю пока, - честно признался я.
– К нам не приходили еще. Да и сегодня вряд ли придут. Тут видишь, какая пасека... мне кажется, как мамка приедет, она разбираться будет: кто из нас в какую школу пойдет.
– Что ты сказал? Гля! И действительно, похоже на пасеку. полная дорога людей, только что не жужжат. А мамка твоя когда приезжает?
– Нескоро. Она ведь в вечерней школе работает. Надо экзамены принять у людей, квартиру сдать государству, вещи собрать и отправить сюда контейнером. Да и дорога неблизкая: почти через всю страну,
– А-а-а! Ну, ладно, я побежал. Там еще Сашку Жохаря из параллельного класса, тоже в 6-й "Б" определили. Схожу, обрадую, если дома застану...
Я вымыл ноги в ближайшей луже и отправился на поиски деда.
Брезентовый плащ висел на заборе, в конце огорода, а сам он стоял по центру протоки и выбрасывал на берег заилившиеся карчи. Наш островок еще не затопило, но между рядками картошки проступила вода. Напротив смолы, где протоки сливались в единое русло, вскипали высокие буруны. Там было уже выше пояса взрослому мужику. Склонив ухо к течению, у дальнего берега стоял дядька Петро и, как будто, к чему-то прислушивался.
– Есть!!!
– ликующе, выкрикнул он и стал выпрямляться.
Это ему удавалось с трудом. Сначала из воды показались вибрирующие деревянные дуги, потом ячея двухметровой хватки и, наконец, мотня, с запутавшимся в ней, крупным зеркальным карпом.
– Смотри, падла, не упусти!
– заорал Василий Кузьмич, на глаз оценив размеры добычи.
– Осторожнее выгребай! Я сейчас кину веревку!
Он ходил по высокому берегу с сеткой-авоськой, набитой только что пойманной рыбой. Меня, естественно, не заметил. Ему сейчас не до таких мелочей. Опять, как всегда, прорвало дамбу в пруду, и колхозная рыба стала бесхозной.
– Ты что это, Сашка, оглох, или памороки отшибло?
– Дед взял меня за оба плеча и развернул к себе.
– Я ему, главное, ору-надрываюсь, а он хоть бы хны! Ты почему босиком, когда столько
стекла под водой? Пятку пропорешь, и будет тебе лето! Сейчас же иди, достань сапоги с чердака. Плащ, заодно, отнеси в хату. Я тут скоро управлюсь. Будем звать дядю Колю Митрохина и все вместе пойдем помогать бабушке Кате. Зря, что ль, она кормила тебя ватрушками?
Пимовна была на ногах. Стояла в позе орла, смотрящего вдаль с высокой горы, вцепившись двумя руками в крапивный чувал с плотным лежалым песком. Он у нее хранился с прошлого года. Сквозь ряднину, кое-где проступили блеклые волокна травы.
– Храни вас господь!
– прослезилась хозяйка, завидя нас у своей калитки и поняв, что мы к ней.
– А я тут... в будку пошел, чтоб вы повыздыхали!.. с ночи не сплю. Поминки по нашей улице разнесла, у подруги часок погостила. Вернулась домой, только собралась поужинать... и тут оно началось!
Дед с дядей Колей вручную трелевали мешки, а я помогал выставлять шифер. Век полиэтилена в наш город еще не пришел.
– Ты прости меня, Сашка, - сказала бабушка Катя, когда мы с ней перешли к тыльной стороне дома.
– Я ведь тебе вчера до конца не поверила насчет сестер Федоровны.
Уж чего-чего, а такого я, честное слово, не ожидал. Еще не хватало, чтобы Пимовна меня опасалась.
– Бабушка!
– чуть не заплакал я.
– Нет у меня к тебе ничего, кроме благодарности. Я не буду на тебя обижаться, даже если ты отхлещешь меня жигукой.
Она сразу же потеплела глазами.
Работу закончили быстро. Хозяйка, как принято в наших местах, тут же рассыпалась в благодарностях, стала рассказывать, какие мы все хорошие и приглашать к столу, "чтобы сырость не приставала".
– Нет!
– сказал дядя Коля.
– Надо еще надо к Зойке зайти. Мужик у нее что есть, что его уже нет.
– Была вчера там, - вздохнула бабушка Катя.
– Все глаза, выплакала. Как ей, с тремя-то детьми?
– А Ванька плохой. Лежит, бедный, доходит. Зубы во все лицо...
Я вздрогнул. Детей у Погребняков было действительно трое. Но рожали они их вразнобой. Как будто назло мне, чтобы отсечь возможную дружбу между нашими семьями. Младший, Сашка, был на целых четыре года младше меня, средний, Валерка - настолько же старше, а Витька - тот вообще, ровесник Петьки Григорьева.
Когда дядька Ванька умрет, он будет лежать под окнами, что выходят на улицу, оскалившись в страшной улыбке, сжимая в зубах намагниченную иголку. Ночь перед похоронами, "младшенький Сасик" переночует у нас. Он будет спать на моей кровати, а я на полу, под круглым столом. Дед зайдет в комнату и, перед тем, как выключить свет, скажет: "Жмуритесь!". Сашка беспомощно улыбнется, и я увижу точно такие же зубы, как у его отца. Один к одному. Какая уж тут дружба, когда я его улыбку на дух не переносил?
В общем, идти к тете Зое я отказался. Вернулся домой и вытащил из подвала закатки, что стояли на средней полке. Вода прибывала. К обеду она уже заливала дорогу у дома Погребняков. Сразу же появилось городское начальство. Прислали грейдер. Она два раза прошелся вдоль нашего огорода, а толку? Островок полностью затопило. Вода в нашем колодце обрела коричневый цвет, ее можно было черпать ведром, без всякого журавля. Лужа, с которой все начиналось, с одной стороны подпирала фундамент, а с другой - постиралась до дальних грядок.
Екатерина Пимовна геройствовала у своего порога. Собирала тряпкою воду, просочившуюся сквозь мешки, и выплескивала во двор полные ведра. Лишенный ошейника "кобелюка", очень культурно бегал по улице, всех сторонился, ни на кого не гавкал, а лишь, обсыкал заборы соседских дворов.
Мы с бабушкой пообедали без аппетита. Дед вообще домой не пришел. Они с мужиками перекусывали по-походному, не отходя от лопат. Там, где вода из кювета прорывалась сквозь насыпь с жилой стороны, ее останавливали гуртом, то есть, всем обществом.