Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)
Шрифт:
У греческого богословия есть одна особенность, которая создает немалые трудности для исторического изучения вероучительного развития. Согласно утверждениям его ведущих представителей, православное вероучение на самом деле не имеет истории, но от начала пребывает неизменным. Его несторианские и яковитские оппоненты с не меньшей силой настаивали на неизменности христианской истины. В некоторых отношениях это действительно подтверждается документальными свидетельствами. В богословии, как и в риторике, обнаруживается «существенное согласие, связывающее вместе авторов, разделенных во времени, так что в данном случае нельзя говорить собственно о "развитии", но лишь о традиции». В некоторых случаях (например, в схолиях на Дионисия Ареопагита, приписываемых Максиму Исповеднику) литературный анализ показывает, что подлинные части текста скорее всего были соединены с позднейшими добавлениями, но даже такой анализ представляется недостаточным для того, чтобы с полным основанием цитировать именно Максима. Будучи доведенным до логического предела, это представление о неизменности истины, конечно, исключает возможность написания истории вероучения в нашем смысле слова «история», — смысле, который основывается на другом представлении: что изучение процессов развития в хронологической последовательности помогает постичь прошлое. В этом томе, как и в предыдущем, мы придерживаемся в основном хронологического подхода и обращаемся к рассмотрению той или иной доктрины в тот момент, когда она приобрела историческую значимость. Однако как раннее развитие христианского учения о человеке было описано нами в связи с Августином, так же и здесь мы нарушали хронологию, обычно рассматривая предшествующую и последующую историю какого-либо учения в рамках главы, посвященной его основной исторической манифестации. Примером откровенного нарушения хронологической структуры являются главы, где речь идет о не-халкидонской христологии и об отношениях между ортодоксальным христианством И другими религиями. Обе темы требуют скорее синтетического, нежели последовательного освещения. Следует также вновь особо подчеркнуть, что нехристианские религии рассматриваются только в тех аспектах, которые были значимы для христианства, и в том ракурсе, в котором их воспринимали христиане: Христианские искажения иудейского и мусульманского учений являлись частью истории христианского вероучения, и по большей части мы принимаем их такими, какими они были.
Отношение христианства к нехристианским религиям, особенно к исламу, в не меньшей мере относится к политической и военной истории, чем к истории доктри-нальной. Подобным образом отношение православия к еретическому христианству — в спорах о двух природах во Христе или об иконопочитании — в значительной степени было вопросом политическим, а не только вероучи-тельным. Когда в VII веке разгорелся спор о том, одна воля во Христе или две, Иерусалимский патриарх Софро-ний привел Стефана, епископа Доры, на Голгофу и там обсуждал с ним меры по защите православной христологии — перед лицом мусульманской угрозы. В проповеди на Рождество 638 года Софроний сетует на невозможность в этом году соблюсти обычай и пройти путем пастухов в Вифлеем, ибо теперь нужно страшиться не пламенного меча у врат Рая, а мечей завоевателей-сарацин. Иерусалим был захвачен мусульманами в 638 году, Антиохия — в том же году, Александрия — в 642-643-м: из пяти патриар-хатов, которым, согласно восточной теории, принадлежала верховная власть над земной Церковью, три оказались завоеванными в течение пяти лет. Отсюда понятно, почему христологическое исповедание могло содержать просьбу об освобождении от «владычества тиранов и ухищрений персов… и произвола сарацин»; или почему в XI веке Антиохийский патриарх, полемизируя с латинянами и излагая в обычной для Востока манере Никейский символ веры, вдруг неожиданно анафематствует «арабских волков, разоривших все церкви».
Поэтому не нужно считать, что мы хотим умалить значимость судьбоносных исторических событий, обращаясь именно к доктринальному развитию и богословским проблемам, характерным для VII и последующих веков. Как римские гонения на христиан и их прекращение Константином мы затрагивали лишь в той мере, в какой первое определяло вероучительную реакцию Церкви на классицизм, а второе — на учение о Троице, так и теперь мы будем касаться даже таких катастрофических, принадлежащих политической и военной истории событий, как падение Константинополя в 1204-м, а затем вновь в 1453 году, только в связи с конфликтом между восточным и западным христианством или между христианством и исламом по вопросам христианского вероучения, которое мы определили как «то, во что Церковь Иисуса Христа верит, чему учит и что исповедует на основе слова Божия». Надо сказать, что конфликт с исламом стал причиной особого акцентирования связи между верой, учением и исповеданием. Никита Византийский в полемике с арабами основывался на том, «что исповедуют и во что верят среди нас, христиан»; а император и богослов Иоанн VI Кантакузин начинает свои «Апологии» против ислама таким заявлением: «Что Бог есть Создатель всего, видимого и невидимого, — этому мы научены, в это веруем, это знаем и исповедуем». Даже византийская теория о том, что император занимает в Церкви особое место, будет рассматриваться нами только как элемент экклезиологии (каковым она, несомненно, была), а не с точки зрения византийского государства и права (что также вполне законно).
Тот же принцип в подходе к использованию исторического материала будет соблюдаться и в отношении институциональной истории восточных церквей. Восточное монашество дало толчок развитию религиозной жизни на Западе посредством «Жития Антония», написанного Афанасием и очень рано переведенного на латинский язык. В социальной и политической истории Византии монахи были мощной силой, и такие институции, как Студион во времена Феодора или различные общины на «святой горе» Афон, играли весьма важную роль во многих областях византийской жизни. Одной из таких областей являлось вероучение, и потому монахи будут постоянно появляться в нашем повествовании, а порой и доминировать в нем. В то же время специфические особенности аскетической практики, несмотря на всю их значимость и существуюший к ним интерес будут играть сугубо сгательную роль. Т же самое касается и истории богослужения, хотя богослужению в этом, втором, томе уделено гораздо больше внимания, чем в первом. Не только спор об иконопочитании но и многие другие дискуссии по доктринальным вопросам обретают своей смысл только в литургическом контексте. Однако такие темы, как эволюция греческого и сирийского богослужения или появление литургии на церковнославянском языке, останутся за рамками нашего исследования; мы жу сосредоточим внимание на богослужении как «мелодии богословия». Наконец, одной из движущих
сил византийского богословия, практически неизвестной на Западе плоть до эпохи Возрождения и даже более позднего времени, выступало богословское умозрение образованных мирян. Фотий, прежде чем стать патриархом в 858 году, был «не профессором, занимающим кафедру», а светским интеллектуалом. Он мог обратиться к поэту как гомерист или рассуждать о греческом театре, в том числе о комедиях Аристофана, а затем заняться полемикой, выступая против западного учения о Filioque. Но, возможно, более яркой иллюстрацией в данном случае является Михаил Пселл, живший два столетия спустя. В контексте нашего исследования этот христианский эллинизм представляет собой главным образом интеллектуальный субстрат доктринального развития, и именно в этом качестве мы всегда будем иметь его в виду, хотя сам по себе он и не является предметом нашего изучения. К VII столетию «кафолическое православие на Восто ке», как мы его назвали, обрело свою собственную идентичность и начало двигаться в своем собственном богословском направлении. Некоторые вопросы, волновавшие его начиная с IV и V веков, продолжали занимать центральное место в доктринальной жизни Церкви. Это прежде всего христологический вопрос (или группа вопросов), который долгое время решали на Востоке собор за собором, богослов за богословом и император за императором: каждый предлагал свое окончательное решение, однако безуспешно. И даже когда этот вопрос наконец был разрешен, он не только оставил в своем шлейфе несколько длящихся расколов, но и возник снова в качестве формы для разрешения спора об иконах. Ничего подобного восточным христологическим дискуссиям не существовало на Западе, который вместо этого обсуждал вопросы соотношения природы и благодати или смысла таинств; для Востока это были христологические проблемы (может быть, они вообще таковыми и являются), которые, однако, не стали предметом дискуссии среди греческих христиан. В богословском споре между Востоком и Западом отразилась ситуация, которая его и породила: обе стороны были не в состоянии понять друг друга, даже если представители Запада могли читать по-гречески, а греки или представителя Востока — по-латыни.
Было бы неверно и самонадеянно полагать, как это делают многие западные историки, что достойны внимания только те главы доктринальной истории Востока, которые касаются его отношений с Западом. Напротив, даже исследователь западной истории может получить пользу, если больше узнает об особенностях восточного развития. Хотя читатель, несомненно, почувствует, что автору близок «дух восточного христианства», его благочестие и богословие, предлагаемая его вниманию история все же рассчитана именно на западного человека и написана в западном контексте. В конце концов, именно западный человек, будь то язычник или христианин, породил латинскую пословицу «Ex Oriente lux».
Глава I Авторитет Отцов
В 7-м веке главенствующей фигурой в развитии христианского вероучения на Востоке был Максим Исповедник, о котором современные историки с большой похвалой отзываются как о "самом универсальном уме 7-го века и, быть может, последнем независимом мыслителе среди богословов византийской церкви" [001] , как о "по-видимому, единственном плодотворном мыслителе всего столетия" [002] и "подлинном отце византийского богословия" [003] . Святым он был признан довольно рано, быть может, даже при жизни [004] , а столетие спустя (или чуть позднее) его провозгласили "святым ветераном многих сражений" [005] . Однако те же богословы, которые хвалебно наделяли Максима такими эпитетами, дали понять, что само наименование "исповедником" предполагает что угодно, кроме независимости, самобытности и плодотворности, и что "исповедуемое среди нас" предполагало "поддержание догмы богословия" [006] . Будучи исповедником и богословом, Максим был обязан хранить, оберегать и защищать учение, переданное отцами, так как "исповедовать душой и устами" означало утверждать то, "чему научили нас отцы" [007] . Таким образом, в любом богословском доводе надлежало сделать так, чтобы зазвучали "голоса отцов как свидетельство веры церкви" [008] , так как это и было "богословием", то есть исследованием связи между Отцом, Сыном и Святым Духом в Троице [009] тогда как "домостроительство" касалось воплощения Слова [010] . Сходное различие пролегало между "заповедями" и "догматами" [011] : с помощью первых Бог отделил тех, кто был Ему послушен, а посредством вторых наделил их "светом знания", потому что вероучительные положения относились как к Богу, так и к видимому и невидимому, равно как к Божьему промыслу и суду [012] . По той же причине следовало различать "учение" и "любовь" [013] .
001
H.G. Beck (1959) 436
002
Elert (1957) 259
003
Meyendorf (1969) 99
004
Doct.patr.21.9 (Diekamp 137)
005
Thdr.Stud.Antirr.2.40 (PG 99:381)
006
Thdr.Stud.Antirr.2.26 (PG 99:369)
007
Max.Ep.12 (PG 91:465)
008
Max.Ep.13 (PG 91:532)
009
Max.Or.dom. (PG 90:876)
010
Max.Ep.13 (PG 91:524)
011
Max.Carit.2.24 (PG 90:992)
012
Max.Carit.1.77–78 (PG 90:977)
013
Max.Ep.2 (PG 91:494)
Такое понимание авторитета отцов было свойственно не только Максиму и его сторонниками; "византийцы никогда не забывали своего наследия" [014] . Все группировки во всех спорах, которые мы здесь описываем, были едины в своем стремлении сообразоваться с этим авторитетом. Иконоборцы, например, в поддержку своей позиции были вынуждены утверждать, что они "исповедуют переданное святой кафолической церковью" [015] , тогда как их противники тоже обращались к отцам, "коих речения и добродетели суть столп и опора кафолической и апостольской церкви" [016] . То же самое можно сказать и о различных сторонах в споре о личности Христа, о восточном и западном взглядах на Filioque и о других богословских положениях. Почти все спорящие почти во всех спорах могли сказать вслед за Феодором Студитом: "В доказательство сказанному надобно иметь речение, подтвержденное свидетельством отцов" [017] . Этому свидетельству не должен противоречить никакой другой авторитет, так как "если кто-то возвещает вам иное благовествование, несходное с тем, которое кафолическая церковь восприняла от святых апостолов, отцов и соборов и которое хранит доныне, не слушайте его [018] … Если ангел или император благовествует вам не то, что вы восприняли, затворите ваш слух" [019] . Безусловная преданность отцам всегда сопутствовала восточной мысли. Один богослов 12-го века отметил, что "ромеи <то есть византийцы> во многом весьма отважны, но как только дело заходит о том, чтобы преступить пределы, положенные святыми отцами, они изрядно малодушествуют" [020] . В 15-м веке уже в самом заголовке трактата "Против ересей", принадлежавшего перу Симеона Фессалоникийского, значилось: "Он не привнес ничего своего, но все собрал из Святых Писаний и Отцов" [021] . Таким образом, необходимо уделять внимание не только тому, что говорили сами богословы этих веков, но и тому, на кого из Отцов и как они ссылались. Выбор и упорядочение святоотеческих свидетельств, встречающихся в их трудах, могут с большей достоверностью характеризовать их умонастроение, нежели их собственные высказывания ex professo, так как, приступая к объяснению какого-либо вопроса или толкуя какой-либо текст, богослов должен был признать, что он излагает не свои мысли, но то, что угодно Богу [022]
014
Hussey (1937) 29
015
Const.V.ap.Niceph.Antirr.1.11 (PG 100:220)
016
Joh.H.Icon.2 (PG 96:1349)
017
Thrd.Stud.Antirr.2.18 (PG 99:364)
018
Гал.1:18.
019
Joh.D.Imag.2.6 (PG 94:1288)
020
Theor.Disp.2 (PG 133:289)
021
Sim.Thes.Haer. (PG 155:33)
022
Max.Or.dom. (PG 90:873)
Непреложная истина Спасения
"Главной мыслью св. Максима, равно как всего восточного богословия <была> идея обожения" [023] . Как и все прочие богословские идеи, она пришла к нему из христианской древности и была сформулирована греческими отцами [024] . Спасение, понимаемое как обожение, было средоточием христианской веры и библейской вести. Цель Господней молитвы состояла в том, чтобы указать на тайну обожения [025] . Крещение совершалось "во имя Троицы животворящей и обоживающей" [026] . Когда (как описывает Иоанн в своем Евангелии) приглашенные на брачный пир в Кану Галилейскую сказали хозяину, что он "хорошее вино сберег доселе" [027] , речь шла о слове Божием, которое было оставлено напоследок и благодаря которому человек обретал обожение [028] . Когда в посланиях того же Иоанна, прозванного "Богословом" [029] , говорится, что "еще не открылось, что будем" [030] , речь идет о "грядущем обожении тех, кто ныне соделались детьми Божиими" [031] . Когда апостол Павел говорил о "богатстве" [032] для святых, тоже предполагалось обожение [033] . Однако в Библии есть два основополагающих отрывка, в которых о спасении говорится как об обожении: это возвещение из псалма ("Я сказал: вы — боги") [034] , приводимое в Новом Завете, и новозаветное обетование о том, что уверовавшие "соделаются причастниками Божествого естества" [035] . Первое означает, что праведники и ангелы наследуют божественную природу [036] , тогда как во втором говорится, что обожение [037] достигается через "единение со Христом" [038] , так как уподобление Ему является обоживающей силой, наделяющей человека божественной природой [039] . Греческое язычество уже знало, что от деятельной жизни надо возвыситься до созерцательной, однако греческое христианство открыло третий шаг, когда человек возносится и обретает божественное естество [040] . Из сочинений Дионисия Ареопагита [041] ревнители созерцания знали, что Бог не только превыше всего существующего, но превосходит и саму сущность, и, зная это, они постигали подлинный смысл обожения [042] .
023
Епифанович (1915) 125
024
См.т.1-й, стр.155; 233–234 оригинала.
025
Max.Or.dom. (PG 90:905)
026
Max.Ascet.2 (PG 90:913)
027
Ин.2:10
028
Max.Qu.Thal.40 (PG 90:396)
029
Max.Qu.Thal.9 (PG 90:288)
030
1 Ин.3:2
031
Max.Qu.Thal.9 (PG 90:285)
032
Еф.1:18
033
Max.Qu.Thal.22 (PG 90:317)
034
Пс.81:6; Ин.10:34
035
2 Пет.1:4
036
Max.Schol.D.n.8.3 (PG 4:360)
037
Max.Schol.C.h.12.3 (PG 4:96)
038
Max.Schol.E.h.3.13 (PG 4:152)
039
Max.Schol.C.h.7.2 (PG 4:69)
040
ax.Ambig.20 (PG 91:1241)
041
См. т.1-й, стр.348 оригинала.
042
Max.Schol.Ep.Dion.Ar.2 (PG 4:529)
Предпосылкой спасения как обожения стало воплощение божественного Слова, так как "Господь стал человеком ради нашего спасения" [043] . Порой, говоря о "богословии", такие писатели, как Дионисий, стремились указать на тайну воплощения и связанные в ней вопросы [044] . Изначально человек был сотворен для "такого чадородия, которое было обожающим и невещественным", но грехопадение означало, что божественный замысел был изменен и что человек был уловлен в силки плотского размножения, водительствуемого страстным вожделением. Поэтому Слово Божие стало человеком, чтобы освободить человека от этой страсти и восстановить его до того состояния, для которого он и был сотворен [045] . Следовательно, Бог стал человеком, чтобы человек обожился. Пасхальное воскресенье ("первое воскресенье") можно рассматривать как "символ грядущего воскресения во плоти и нетления" или же как "образ грядущего обожения по благодати" [046] . В конечном счете, для верного это было одно и то же. Само определение благовествования было связано с определеним спасения; оно было "посланием от Бога и призывом к человеку через воплотившегося Сына и примирение <совершенного Им> с Отцом, даровавшего награду как дар тем, кто уверовал в Него, — <награду> вечного обожения" [047] . Несмотря на то что никакое определение благовествования не упоминает об обожении явно [048] , оно скрыто присутствует как содержание благовествуемого спасения.
043
Max.Ascet.1 (PG 90:912)
044
Max.Schol.D.n.2.9 (PG 4:225)
045
Max.Ambig.42 (PG 91:1348-49)
046
Max.Ambig.64 (PG 91:1389)
047
Max.Qu.Thal.61 (PG 90:637)
048
Max.Ambig.50 (PG 91:1368)