Хромовые сапоги
Шрифт:
– Да…не хотел бы я так жить…
– Как? Вы не хотели бы пить или…
– Я не хотел бы чтобы все знали, что я делаю.
– Ну, это всегда так в маленьких городках, не только в нашем Андреевом поле. Здесь же людям делать нечего, телевизор ловит плохо, культурных заведений нет, вот люди и живут жизнью своих соседей, знакомых и даже совсем посторонних людей.
– А ты не боишься? – мы нет-нет переходили на «ты».
– Чего?
–
– О! Обо мне многое говорят! Но меня это совсем не волнует. О каждом что-то говорят. Так пусть лучше говорят, что я не сижу одна, а встречаюсь с симпатичным юношей. Про мою подругу, например, говорят, что она старая дева и никогда не выйдет замуж. Ведь это не лучше!
Она подсела ко мне поближе, и ее нога коснулась моей. Потом ее рука легла на мою коленку, и я почувствовал ее тепло на своей ноге. Неловкость положения меня напрягало, я не знал, как себя вести.
– А давно ты работаешь на почте? – выдавил я из себя глупейший вопрос.
– Нет. Всего два года.
– Не поступила?
– А я и не поступала никуда.
– Почему? Разве ты собираешься всю жизнь проработать на почте?
– А чем плохо? Разве все должны быть врачами, учителями, инженерами, должны иметь высшее образование? А кто тогда будет печь хлеб, стоять у станка, наконец, работать на почте? Разве только высшее образование способно приносить удовольствие от работы. Мне вот нравится работать на почте, я приношу не меньшую пользу обществу, чем, скажем, офицеры. Да, они защищают Родину, но пока не от кого ее защищать, вы пьете и ничего не делаете. А мы работники почты нужны людям каждый день!
– Ну мы пока нет войны учимся, готовимся отразить агрессию вероятного противника. Ведь в полку всегда проходят полеты, потом устраиваются учения…
– Да у нас все знают, как офицеры учатся! – рассмеялась она.
Света вновь придвинулась ко мне и теперь мы сидели почти прижавшись друг к другу. Закипел чайник и противно засвистел. Света не тронулась с места, а я стал переживать не случится ли пожар. Света, наконец, услышала свист.
– Ой, чайник кипит! Я сейчас! – она соскочила с дивана и побежала на кухню. Вскоре на столе появился чайник на деревянной подставке, заварной чайничек, две чашки и сахарница. – Вам сколько заварки?
Я встал и подошел к столу. Света наливала в мою чашку заварку и, остановившись, посмотрела на меня.
– Спасибо, хватит! Света, послушай, не обращайся ко мне на «вы»! Ладно?
– Ладно.
Мы сели за стол и выпили чаю. Разговор наш не клеился. Наверное, в этом был виноват прежде всего я. Мне никак не приходило в голову, о чем можно говорить с совсем незнакомой девушкой, придя к ней домой, хотя и по ее приглашению. Света молчала и как-то странно посматривала на меня.
– Вкусный чай, - выдавил я из себя, хотя чай на самом деле был противный, грузинский, даже не краснодарский.
– Спасибо…
– А тебе завтра на работу?
– Да, но во вторую смену. Завтра могу выспаться.
Потом мы перешли в спальню, она расправила кровать, сбросила с себя всю одежду оставшись только в одних беленьких трусиках, помогла мне раздеться, словно я был не в состоянии это сделать сам. Толкнула меня обеими руками на скрипучие пружины железной кровати, которые закачались подо мной и села на меня верхом, обжигая поцелуями и гладя своими руками мое лицо, шею, грудь. В свете луны она была восхитительной наездницей. Я был загнанным жеребцом. Что-то меня постоянно мучило, разъедало сомнением мозг.
Глубокой ночью я проснулся. Который был час я не знал, а посмотреть на часы не мог, так как на моей руке лежала голова Светы. Она крепко спала, да так тихонько, что я невольно прислушался к ее дыханию. Меня поразила тишина ночи, ее спокойствие и в то же время какое-то таинственное, мистическое ожидание чего-то, а может кого-то. Я никогда не думал, что ожидание может быть вокруг тебя, раньше мне казалось, что это сугубо внутренне чувство. Но в ту ночь я ощутил его не изнутри себя, а вне себя. Воздух был пропитан странным, пугающим ожиданием. Словно все вокруг притаилось и ждало чего-то мощного, неумолимого, что не пожалеет никого и ничего, не примет во внимание никаких просьб, предложений или компромиссов. Я почувствовал себя в невидимой вате, которая была везде, она не мешала дышать, но в то же время сковывала мои движения и волю. Мне не хотелось шевелиться и мне не хотелось думать. Я ощутил себя в странном физическом и умственном оцепенении. Где-то совсем недалеко очень тоскливо и жалобно завыла собака, ей никто не откликнулся. Она подскуливала по-особенному, совсем не так, как собаки воют на луну, а как-то просяще и заискивающе. За окном дерево стояло не шевелясь, а потом вдруг тихонько прошелестело оставшимися листьями, словно по нему пробежала легкая дрожь и вновь оно замерло в нерешительности. Я явственно услышал тиканье часов, что висели у Светы на кухне, хотя дверь в спальню была закрыта. Закрыв глаза, я стал заставлять себя уснуть, но сердце билось так сильно, что я подумал отодвинуться от спящей девушки, чтоб не разбудить ее. Мое волнение стало расти и уже совсем скоро я почувствовал, как по телу пробежал холодок, и оно покрылось мурашками. Я свободной рукой подтянул одело до подбородка и не моргающими глазами уставился в темный прем окна. Не знаю почему, но в голове возник образ Елены Кузьминичны. Она стояла перед глазами в своем домашнем халате, отчего-то поверх которого был привязан фартук и печально качала головой, приговаривая какие-то слова, которые я не мог сначала разобрать. Прислушавшись, мне показалось, что она сокрушается и спрашивает меня зачем я так поступил, видимо, имея ввиду меня и Свету. Мне и самому было стыдно за этот поступок, ведь по сути я изменил своей любви. Я не испытывал к Свете никаких сильных чувств и даже наша близость была какой-то простой, обыденной, скучной. Тогда зачем я все это сделал? Наверное, чтоб отвлечься от печали, - решил я и мысленно попытался передать это объяснение Елене Кузьминичне. Она только покачала головой и сокрушенно махнула рукой.