Хромовые сапоги
Шрифт:
– Подожди, а характеристики нужны?
– Да от комсомольской организации…
– А послужной список будут проверять?
– Думаю, что будут. Там наличие поощрений, благодарностей, количество взысканий и тому подобные вещи…
– Ну, тогда мне не светит, - как-то уж тяжело вздохнул Сергей.
Мы со Стасом с подозрением посмотрели на него.
– А чего вы так на меня смотрите? Да, я думал вступать! Вы же понимаете, что беспартийным выше штурмана не станешь?! А я бы не прочь и оперативным быть и потом в академию поступить, - начал объяснять свой меркантильный интерес к партии наш товарищ.
– Ладно! Так никого больше нет желающих? – вставил Андрюха, собираясь уже уходить.
– Андрей, а потом можно еще подойти? – спросил теперь уже и Вадька.
– Я завтра списки отдам Чуеву, а он отнесет замполиту училища. Хотя, впрочем, это же можно решить в любое время. Просто сейчас компания и легче проскочить. Потом нужно будет решать вопрос в индивидуальном порядке, а это, как ты понимаешь, сложнее. Ладно! Думайте! Если что, найдете меня! – и он ушел.
– Ну, карьеристы, рассказывайте, что это вы вдруг захотели в партию? Чем вас комсомол не устраивает? – строго начал Стас.
– Можно подумать ты, Стас, не задумывался над вступлением! – парирует Вадька.
– Нет. Я в душе свободный и не готов к партии, не отвечаю требованиям, предъявляемым к коммунисту.
– Да брось ты! – поддерживает Вадьку Бобер. – Все об этом думают! У нас же без партии никуда! Неужели ты собираешься оставаться до пенсии штурманом? А ты, Принц?
– Ну, я может и задумаюсь, но потом, уже в полку. Посмотрим… - уклончиво отвечаю я.
Хотя, если говорить правду, то я даже и не задумывался над вступлением в партию. Я всегда считал себя аполитичным человеком, не в коем случае не функционером, хотя точно значение этого слова не понимаю, но оно у меня ассоциируется с чем-то нечистоплотным, непорядочным и совсем неблагородным. Партия во мне вызывала стойкое чувство отторжения. Возможно от того, что я видел всю несправедливость построения карьеры в стране, когда высокие должности занимали не лучшие в своей профессии, а наоборот, самые неумехи, да к тому же и часто отъявленные мерзавцы. Может от того, что я был свидетелем того, как в партию вступали не самые честные и порядочные люди. Как негодяй, так он обязательно лез в партию. Меня возмущало, что они пользовались такими привилегиями, о которых простому смертному даже подумать было нельзя. Меня бесили их дети, совершенно оторванные от жизни, смотрящие на нас свысока. Помню, как в Артек поехала группа школьников, в том числе и я, как сын довольно значимого в крае должностного лица. Были среди нас дети из «хороших» семей: главного редактора местной газеты, главврача краевой больницы, директора автобазы, но поехал и сын второго секретаря крайкома. Так вот сынуле через неделю надоело жить в лагере, где все были равны. За ним прилетел самолет и персонально его одного забрали домой. Вот этот случай отчего-то мне запомнился. Скорее еще в знак какого-то внутреннего протеста, я отторгал мысль о своей партийности.
– А ты, Стас? – настаивает на ответе Бобер.
– Не знаю, - Стас пожимает плечами, - не хочу пока.
–
– Надо сначала дожить до выпуска…
– На что намекаешь? – встрепенулся Бобер.
– Да не на что…
– На прошлый залет?
– А разве его не было? И если бы не вся ваша группка блатных, то неизвестно чем бы все это закончилось…
– Ну, была глупость, так теперь она не повторится!
– Как знать, как знать, - как-то совсем уж зловеще шипит Стас и смотрит в темноту опустившегося вечера.
Все замолкают. Наступает неловкое молчание, потом Вадька разряжает создавшуюся напряженность, зачерпнув своей ложкой сгущенку, и мы, следуя его примеру возвращаемся к мирному поочередному поглощению сгущенки. Чай уже давно остыл, но мы его пьем, ведь не разогревать же его снова. За окном горят яркие уличные фонари, мигает неоновая вывеска гостиницы «Турист». Шелестят под нами деревья желтеющей, но еще не опавшей листвой, мы слышим этот шум через открытое окно. Воздух еще теплый и ароматный наполняет нашу комнату и дополняет нотками грусти и меланхолии терпкий запах грузинского чая.
ГЛАВА 4.
– Приехали, мои мальчики! – радостно и совсем не наигранно восклицает Елена Кузьминична, увидев нас на пороге своей квартирки. – Скорее проходите! Мы пока не топили, а во дворе уже холодно, скоро и осень пройдет.
– Теть Лен, мы ненадолго, - сразу, с порога предупреждает пожилую женщину Женька. – Нам еще в общежитие.
– Какое общежитие?! Оставайтесь у нас! – она качает головой и как будто приговаривает что-то себе под нос. – Надумали…
– Нет, мы серьезно! Нас поселили в общаге и строго настрого запретили ночевать в городе, - врет мой командир, как мы уговаривались с ним заранее.
У каждого из нас были свои причины врать. Я боялся встречи с Наташей, хотя знал, что она будет весь этот месяц в Калинине, но где-то глубоко в душе я все-таки еще надеялся, что она прилетит, узнав о моем приезде. Но увидев пустую квартиру, я не знал, что мне делать, то ли радоваться, то ли грустить. Только сердце все знало и, громко стуча, попыталось выскочить из груди. Женька не хотел жить у тети Лены, потому что надеялся на более веселое время провождение, а живя под ее присмотром он вряд ли мог рассчитывать на бурные ночи с новыми девушками, с которыми он жаждал познакомиться.
Впрочем, мы оба рассчитывали на свободный месяц без обязательств, контроля и пристойности. Нам хотелось безудержного веселья, пьянок и девчонок. Поэтому остановиться у Елены Кузьминичны не входило в наши планы, ни в мои, ни в его. Мы заранее договорились сказать, что после прошлого раза нам запретили ночевки в городе.
Я прошел в комнату, где почти год назад мы все сидели за большим общим столом. Невольно на глаза налетела пелена грусти. Я незаметно протер глаза.