Хроника гениального сыщика
Шрифт:
Сигара великого Фиделя оказалась выставленной на кон карточного стола самым богатым человеком Кубы, троюродным братом покойного Че Гевары, сеньором Санчо Родригисом.
Против сигары другие олигархи острова Свободы поставили весь мусорный и канализационный бизнес Гаваны.
– Частный инспектор уголовного розыска Рябов, – отчеканил мой друг и показал опешившим кубинцам красную книжечку с двуглавым орлом РФ. – Город Москва.
– Краснопресненский район, – добавил я, акушер
Тут раздались выстрелы.
Стреляли, видимо, в нас.
Несколько пуль просвистело рядом с моим ухом.
– Товарищи, уходите за мной, – увидел я встретившего нас в аэропорту мулата с калашниковым наперевес.
И выстрелил по люминесцентной лампе.
Рябов схватил со стола сигару.
Когда Фидель Кастро Рус закурил доставленную нами сигару, по его истерзанному лицу прокатилась волна блаженства.
– Я воскресаю, камрады! – стряхнул он пепел в латунное блюдечко, поднесенное вездесущим мулатом. – Что вы хотите в награду за подвиг?
– Разрешите нам увезти горсть песка с пляжа, на который высадился ваш легендарный десант? – сощурился сыщик.
Кастро задумался.
Я с изумлением глянул на моего наставника.
Песок-то зачем?
Лучше бы попросил в подарок кубинскую танцовщицу. От монашеской жизни меня уж мутит. Крутит мошонку. Туманит разум.
– Этот песок священен, – наконец, изрек отец революции. – Но в порядке дружеского эксперимента, так и быть, разрешаю.
Мы поклонились и прямиком отправились в аэропорт.
– Приезжайте еще, товарищи! – передал нам целлофановый кулечек со священным песком мулат, как недавно выяснилось, адъютант Фиделя.
Ту-124 явно требовал капитального ремонта. Его бултыхало из стороны в сторону.
Угрюмые стюардессы мерили колченогими конечностями истрепанную ковровую дорожку меж сидениями.
– Извините, это салон для курящих? – спросил Рябов у одной работницы воздушный линий.
– Для курящих, – нервно передернула щекой стюардесса. На бесформенной обширной груди болталась бейсик «Элла Хрюкина».
– Благодарю вас, Эллочка! – Рябов выхватил из внутреннего кармана гаванскую сигару.
– С каких это пор вы стали курить? – спросил я, акушер второго разряда, Петр Кусков.
– Вас как медработника эта сигара весьма заинтересует.
– Почему же?
– Эта сигара самого Кастро. Сигара, дарующая бессмертие!
Я откинулся в продавленном кресле:
– Мы же отдали её вождю?
– Мой друг, не считайте меня таким простачком, – сыщик закурил и пустил в потолок колечко душистого дыма. – Сигару для команданте я прикупил в кубинском шалмане, за три песо. Фидель уже пожил свое, а нам с вами бессмертие кстати. Подумайте о своих читателях, например. Должны же вы дожить до триумфа?
– Да, но… – залепетал я. – Зачем же вы тогда попросили в награду песок с революционного брега?
– Для отвода глаз… Остров нашпигован шпиками и стукачами всех мастей, – посуровел Рябов и вдруг рассмеялся: – Кстати, этот песочек до чрезвычайности придется по вкусу моему коту, Фиделю. По весне, от избыточных сексуальных сил он, подлец, мочится в мои сапоги.
Рябов выпустил две струйки сквозь носовые отверстия.
Я с жадностью втянул в себя дым.
Глава 43
Пять китайских обезьян
По Садовому кольцу поползли зловещие слухи. Чарльз Дарвин зачем-то по ночам посещает московский зоопарк. Прямехонько с Галапагосских островов, после наблюдений за вьюрками.
Рябов лихорадочно закурсировал по заставленной хламом комнате.
– В нашем зоопарке есть редчайший вид обезьян, – обжег меня взглядом. – Золотая китайская обезьяна. Обезьяна-лев.
– И чего?
– Ах, Петя, – сыскарь перещелкнул затвор именного браунинга, – Дарвин и обезьяна-лев! Неужели вы не догадываетесь?
В зоопарк (у метро «Баррикадная») мы с Рябовым, как водится, ворвались за полночь.
Обморочно темно. Желтый череп луны скалится из-за туч. В его инфернальном свете жутковато выглядят скульптурные композиции гениального Махмуда Батичелли. Остервенело ухают филины. Истерично завывают шакалы.
Дорогу Рябов освещал японским фонариком. Это в одной руке… В другой же именной браунинг.
После очередного уханья филина у меня возникло желание выхватить свой парабеллум и открыть лихорадочную стрельбу во все стороны.
Чудом сдержался…
– Смотрите! – Рябов схватил меня за руку.
Я стал оглядываться.
– В вольере…
Дарвин, этот естествоиспытатель с мировым именем, пахал на золотой обезьяне. (Обезьяна-лев запряжена вместо вола.) Надо отдать ей должное, мартышка свирепо огрызалась, оскаливая клыки, однако все-таки шла, повинуясь плетке. Деревянная соха глубоко вспарывала почву московского зоосада.
– Ничего… – осатанело шептал Дарвин. – Ты у меня, поганка, станешь человеком. Станешь, как миленькая!
И на этих самых словах у примата отвалился хвост и втянулась челюсть. Очи макаки смотрели уже почти по-человечьи.
В углу вольера мы увидали четыре голых существа, людей с остатками обезьяньей шерсти.
– Он превращает в хомо сапиенса последнюю, пятую, – скрипнул зубами сыскарь.
Рябов выскочил из-за живой изгороди:
– Руки вверх!
Дарвин отпустил соху.
– Я не понимайт по рюсськи! Я есть туманный Альбион.
– Ду ю спик инглиш? – спросил я, акушер второго разряда, Петр Кусков.