Хроника расстрелянных островов
Шрифт:
— Далеко ли фашисты?
— Почему батарея Стебеля не стреляет?
— Есть ли патроны, гранаты?
— Придут ли за нами корабли с Хиумы?
Егорычев отвечал то, что знал, ничего не скрывая от раненых.
— Выходит, тем, кто еще может двигаться, надо уходить к маяку, — произнес весь перебинтованный политрук Денисов.
— Выходит, — согласился Егорычев. — Бои на Цереле продолжаются.
— Мы тоже будем сражаться, — сказал Денисов и в окружении таких же перебинтованных людей зашагал к дальнему крылу казармы.
На крыльце появился
— И все же вам надо остаться при госпитале, — продолжая ранее начатый разговор, произнесла врач. — Рана опасная. Вы рискуете остаться без ноги.
— Не могу, Тамара Николаевна, не могу. Меня ждут.
— Далеко ли вы уйдете с такой ногой?!
— Я нужен там, — показал Кабак в темноту и осторожно взял маленькую руку врача. — Огромное спасибо вам за помощь. От всех нас, раненых, спасибо. — Он кивнул Егорычеву: — Пошли, тезка. — И, опираясь на палку, заковылял по дороге.
— Молодая докторша… видно, недавно институт окончила, — с сожалением проговорил Егорычев. — Гулять бы ей, слова про любовь слушать, а тут…
— Красивая! — невольно вырвалось у Кабака. — А руки — золотые! Не выходит из операционной сутками. Достается им, бедным. Да, у них тут, пожалуй, тяжелее, чем у нас на передовой.
Шли медленно. Нога у Кабака болела, хотя он не показывал вида. Но потом не выдержал, предложил отдохнуть, тем более что до утра еще было далеко. Они уселись на пригорке, с которого был виден горевший поблизости дом.
— Узнаешь? — кивнул Кабак на пожар.
— В сороковом мы жили тут вместе с капитаном Стебелем, — ответил Егорычев. — Потом там поселился Савватеев…
Кабак вспомнил, как в феврале 1941 года у Савватеева саперы отмечали День Красной Армии.
— Ты еще тогда здорово плясал русского, — улыбаясь, напомнил Кабак.
— А вы до утра горланили украинские песни, — ответил, смеясь, Егорычев.
— Люблю спивать! — размечтался Кабак и вдруг спросил: — Где та голубоглазая эстонка, с которой ты познакомился до войны?
— Не знаю, — растерянно ответил Егорычев. — Я не видел ее с двадцать второго июня.
— Как же так?
— Да так… Она меня, наверное, и забыла.
— Эх ты! «Забыла», — передразнил Кабак. — Она же к нам в госпиталь часто приходила, приносила молоко, яблоки. Спрашивала о тебе.
— Не может быть, — заметно волнуясь, произнес Егорычев.
— Искала тебя, — продолжал Кабак. — А потом ей кто-то сказал, что ты убит! — Кабак засмеялся: — Дурень ты, дурень! — Он покачал головой, с трудом поднимаясь на ноги. — А ну, пошли к ней. Может быть, она еще здесь и чем-нибудь поможет нам…
Прошли мимо догоревшей столовой и клуба саперной роты, свернули влево на дорогу. Подошли к деревянному дому, в котором в последние месяцы перед войной жили Кабак и Егорычев. Зашли в одну комнату, потом во вторую. Кабак тяжело опустился на стул, задумался.
— Иди один к своей эстонке, я тебя здесь подожду, — произнес он.
Егорычев, торопясь, сбросил с себя шинель, надел валявшееся
— Тэрэ, Людмила.
Она удивленно посмотрела на него, потом смешно, как-то по-детски ойкнула, радостно засмеялась и сбежала с крыльца. Егорычев шагнул навстречу, обнял ее.
— Живой? Ну как ты? Откуда? Куда идешь? — быстро спрашивала Людмила, тихонько отодвигаясь от него.
— Воды бы мне напиться, — тихо попросил Егорычев, глядя на Людмилу счастливыми глазами. Она быстро скрылась в дверях и тут же вынесла кружку холодной воды. Егорычев медленно пил ключевую воду, не спуская глаз с девушки.
— Чего воду пьешь? Молоко пей! — В дверях появилась мать Людмилы Алийде Юхановна с большим глиняным кувшином в руках.
— Спасибо, — поблагодарил Егорычев. Вдруг кто-то из эстонцев испуганно крикнул:
— Немцы!
Егорычев схватил руку Людмилы, до боли сжал ее.
— Прощай, Люда! — произнес он и побежал в дом, где ждал его Кабак. В доме командира саперной роты не оказалось. Егорычев вышел на улицу, осмотрелся. На тропе, ведущей к Менту, он заметил двух немецких автоматчиков, перед ними шел лейтенант Кабак. Руки у него были связаны за спиной, он хромал и почти волочил правую ногу.
Решение созрело моментально. Егорычев по кустам, пригибаясь, побежал вдоль тропы. Он хотел опередить фашистов, сделать засаду и, когда те поравняются с ним, из пистолета расстрелять автоматчиков.
Бежал он быстро, торопясь, боясь упустить время. На пути показалась полузасыпанная траншея, и он соскочил в нее.
— Хальт! — раздался впереди громкий окрик, и тут же прозвучала длинная автоматная очередь. Пули пронеслись над головой, срезая ветки кустов. Егорычев присел на дно траншеи, выхватил из кармана единственную гранату и швырнул ее. Опять побежал вперед, пробрался сквозь густые кусты и выскочил на поляну. Прямо на него по дороге, на которую два автоматчика уже вывели Кабака, шли немцы. На противоположной стороне поляны гремел бой: группа моонзундцев отстреливалась из винтовок от наступавших гитлеровцев.
Егорычев вернулся в кусты и, не помня себя от горя, побежал на опушку, где саперы должны были переждать, пока немцы пройдут на маяк, а потом уходить к поселку Кихельконна. Но в назначенном месте никого не было. Лишь то тут, то там слышались беспорядочная стрельба и взрывы гранат. Егорычев углубился в лес, где нашел маленький деревянный сарай, набитый сеном. В нем он просидел до темноты, а ночью вернулся к дому Побусов. На осторожный стук в окно вышла хозяйка хутора. Узнав Егорычева, она вернулась в дом и вскоре появилась вместе с Людмилой. Егорычев заметил, что обе женщины взволнованы и перепуганы. Он молчал, не решаясь просить их о помощи.