Хроники Арехина
Шрифт:
Никто не торопился отвечать охотнику.
Из кадаверной, которую использовали и как секционный зал, вышел доктор Хижнин. Он уже переоделся, умылся, протёр руки спиртом, и, верно, не единожды, но ротмистру казалось, что доктора окружает ореол трупных миазмов. Чушь и обман чувств. Просто в жандармском управлении с мертвецами дело имеешь куда реже, чем, скажем, в полиции.
– Что скажете, доктор? – обратился к врачу Петр Александрович.
– У покойного была аневризма аорты. Произошло её расслоение, разрыв, и, как результат, практически мгновенная смерть.
– А что послужило причиной разрыва этой самой аневризмы? – спросил ротмистр.
– Циркуляция крови. Сердце бьётся, кровь бежит по аорте, давит на стенку. Если стенка здоровая, ничего плохого не происходит, но если она истончена, растрёпана, то в один роковой момент она рвётся. Лопается, как воздушный шарик, налетевший
– Физическое или психическое напряжение?
– Подъём тяжестей, радость, испуг, да просто приступ кашля – всё, что вызывает учащение сердцебиения.
– Понятно, – протянул ротмистр. – Непонятно только, как он с таким сердцем работал сторожем.
– Никто не знал, что у Пахомова аневризма, – ответил Ольденбургский. – К врачам он не обращался, а до принудительного всеохватного медицинского осмотра мы пока не дошли. Хотя, как свидетельствует данный случай, дело это нужное. Впрочем, Пахомову служба нравилась, и для его лет выглядела вполне посильной: ходи с ружьём по парку, и всё. Сторож нужен для поддержания порядка. Он и выстрелил-то лишь однажды, два года назад, солью со щетиной. Но молва разнесла: здесь не дремлют. И более попыток залезть не было.
– В собаку он не стрелял,– заметил охотник. – Он попросту не мог её видеть: ночь облачная, тучи густые, в три слоя, развиднелось лишь поутрую. В любом случае, никаких признаков того, что собака причинила Пахомову вред, нет. Следы могли быть оставлены и час спустя, и два.
– Верно, – согласился ротмистр. – А всё-таки происшествие.
Этого отрицать никто не стал, да и как отрицать очевидное.
– Что ж, господа, займёмся повседневностью, – сказал Ольденбургский. Некоторая выспренность речи была ему присуща всегда, а сегодня и вовсе простительно. «Займёмся повседневностью» – так может говорить полубог.
Ротмистр пошёл готовить рапорт. В любое другое время смерть паркового сторожа прошла бы для жандармского корпуса незамеченной, но сейчас не любое время. Готовился визит в Рамонь Государя с сестрой, великой княгиней Ольгой Александровной. По слухам, Романовы и Ольденбургские в очередной раз собирались породниться. У великой княгини Ольги и принца Петра Ольденбургского и без того были коронованные предки по прямой линии – Павел Первый и Николай Первый. То есть они троюродные брат и сестра. И четвероюродные тоже. Но это не забота корпуса жандармов. Забота корпуса жандармов – чтобы за время пребывания в Рамони членов царской семьи всё было чинно, благородно. Легко предписать: «взять под тщательное наблюдение неблагонадежных лиц», а если таковых нет? Рамонь – село небольшое. Не слишком бедное, чтобы водились свои босяки, не особо богатое, чтобы привлекать босяков чужих. Мастеровые все при деле: сахарный завод, гончарные и ковроткацкие мастерские, стройки. Платят по труду, хороший мастеровой может содержать семью, а если в семье работают двое, то появляется достаток – по местным меркам. Есть водопровод, водоразборные колонки на каждой улице. Школа, больница. Иными словами Рамонь – село образцово-показательное. По малым размерам селения записных смутьянов не привлекает. Благодать! И на тебе – смерть паркового сторожа. Ну да, от естественных причин. Но лучше бы эти естественные причины наступили через месяц, когда визит высочайших особ завершится. Хотя, с другой стороны, могло быть хуже, сторож мог умереть прямо во время визита. Воистину, что не делается, то к лучшему. Да тут ещё и следы огромной собаки. Чушь, никакой анархист не устраивал покушений с помощью собаки, да и как устроишь? Но нужно проверить. Порой ищешь собаку, а находишь хозяина. А порой и наоборот.
Ротмистр присел на скамью, рядом сел и охотник, достал из кармана блокнот и начал вспоминать владельцев меделянов.
Андрей Владимирович Егоров был охотником в тургеневском смысле. Дворянин, владелец изрядного имения, он с детских лет, подобно своему отцу, увлекался охотой и рыбалкой. Как ни странно, имение при таком хозяине не только не пришло в упадок, но давало устойчивую прибыль. – «Что ж, я на управляющих не трачусь, сдаю землю в аренду и получаю чистоганом», – отвечал он на расспросы менее удачливых соседей, немного привирая: имением управляла младшая сестра Егорова, Анна фон Тольц. Её муж, безземельный балтийский барон, пропал без вести семь лет назад, будучи старшим офицером печально известной экспедиции лорда Кеттеля к Северному полюсу. Анфиса фон Тольц второй раз замуж не пошла, а переселилась в отцовское имение вместе с сыном Георгом. Имение по смерти отца было разделено между ней и Егоровым, но Андрей Владимирович, будучи убежденным холостяком, сказал сестре, чтобы та брала хозяйство в свои руки целиком, всё равно причитающуюся часть он завещает ей, либо Жоржику. На собственные нужды из доходов своей доли имения он брал треть, остальное оставлял на усмотрение сестры, которая вела хозяйство на взгляд окружающих странно, по Гоголю, используя «Выбранные места…» как настольную книгу. Выходило более, чем удовлетворительно. Сам же Егоров путешествовал, два года провел в Африке, три – в центральной Америке, участвуя в разного рода экспедициях. Полтора года назад он вернулся в родовое имение Богданово, возобновил знакомство с губернскими охотниками и часть времени проводил на охоте, а часть – за письменным столом. Две книги об африканских экспедициях вышли в Росси и в Англии, принесли Егорову славу и деньги, опять же не очень большие, но и не совсем маленькие – теперь уже по меркам помещика. Сейчас он работал над третьей книгой, «Охота среди индейских пирамид», переписываясь по этому поводу с исследователями Великобритании и САСШ. Время от времени наезжал к Ольденбургским, Петр Александрович интересовался дальними, экзотическими странами. Ну, и деловые связи тоже: в Богданово выращивали сахарную свеклу, которую сбывали сахарному заводу Ольденбургских. Всё это ротмистр знал по долгу службы, но к подозрительным личностям Егорова не относил, несмотря на переписку с заграницей. По мнению ротмистра, в анархисты идут те, кто науки в гимназиях и университетах с грехом пополам осилили, а ума не набрались. Или же люди обиженные, недовольные своим местом в обществе.
И первое, и второе к Егорову применить было трудно: устроен хорошо, средства вполне достаточные, книжки пишет, да не только для местной публики, а и для заграницы. Уважаемый человек.
– Вот, здесь владельцы меделянов нашей губернии, – Егоров вырвал страницу из блокнота и протянул Ланскому. – Все пятеро. Можете сослаться на меня. Но повторюсь – вряд ли.
– Благодарю вас, – ротмистр сложил листок пополам и отправил во внутренний карман пиджака (здесь, в имении, он был в штатском).
Они вместе прошли в «свитские номера» – строение по соседству с дворцом Ольденбургских, предназначенное для проживания гостей, императорской свиты или близких друзей. Андрей Владимирович прошёл в свою комнату писать очередную главу американских приключений, а ротмистр в свою, составлять рапорт, который сегодня к вечеру будет на столе начальника губернского отделения. Теперь, когда между Рамонью и Воронежем ежедневно ходил поезд (до станции Графская совсем маленький, в два вагона, желтый и голубой), проще было передать бумаги нарочным, чем отправлять шифрограмму, тем более, что отправлять телеграммы приходилось бы там же, на станции. От дворца Ольденбургских – три версты. А квалификация местного телеграфиста такова, что обратно шифрограммы не расшифровывались.
Перечитав рапорт, Ланской поместил его в конверт манильской бумаги, запечатал патентованным клеем и выглянул в окно.
– Иван! Иди сюда!
Ординарец в свитских номерах не жил, не по чину, а снимал комнатку у местного обывателя. Оно и лучше – сбор сведений непосредственно у населения.
Отдав конверт, он наказал Ивану купить в Воронеже в магазине Демуазо швейцарского горького шоколада, выделив на это пять рублей.
– Скажешь – ротмистру Ланскому, он мой сорт знает.
Когда ординарец (на самом деле Иван Никифоров ординарцем не был, не полагалось, а был агентом наружного наблюдения) отбыл, ротмистр спрятал список Егорова в шкатулку с секретом. Нет, теперь он ещё меньше подозревал Егорова в симпатиях к анархизму, уже то, что тот отдал список, не предварив его просьбой «только между нами», напротив, предложил свое имя, говорило о нём, как о человеке государственном. Но пусть бумага полежит.
3
– Меня задержало происшествие, прискорбное, неприятное и непонятное, – принц Петр Ольденбургский говорил по-английски ради присутствующих. – Вы уже, впрочем, знаете, а господин Конан-Дойль и вовсе обнаружил тело. Разумеется, все мы смертны, и печалиться особо вроде бы и нет причин, естественный ход событий не изменить, но только если этот ход и в самом деле естественный.
И господин Конан-Дойль, и Арехин-старший с Егоровым только вздохнули и всем видом выразили подобающие случаю печаль и сожаление. Что делать, подумал Арехин-старший, смертен человек, да ещё ни к месту смертен. Умереть дома, в постели, в окружении семьи – это одно. Умереть на поле боя, сражаясь за Отечество – так и просто честь. Но умереть в общественном или частном парке, видом своим пугая невинных детей… Сын, правда, не выглядит напуганным, но и радости подобные открытия тоже не приносят.