Хроники Края. Полночь над Санктафраксом
Шрифт:
Воздух стал еще белее. Ярко-белым. Ослепляюще белым. Он застилал глаза, скрывая окружающее, так что Прутик, наконец, полностью ослеп. Небо задрожало. Капитан упал в стороне от Моджин, поднялся с трудом и, спотыкаясь, побрел обратно – медленно, невозможно медленно – сквозь этот злобный воздух.
– Моджин!.. – крикнул Прутик или, скорее, попытался крикнуть, ибо голос больше не слушался его.
Он опустился на палубу. Приглушенные звуки отдавались эхом вокруг: пощелкивание, треск, хруст. Белый свет становился все ярче. Звеневший в ушах тонкий плач перешел в визг. Прутик с трудом закрыл глаза, заткнул уши руками
Но все было бесполезно. Он не мог избавиться от этого света и звуков. Чудовищная белизна была внутри его, столь же ослепляющая и оглушающая, что и снаружи. Она лишала всех чувств. Она уничтожала его память.
– Моджин, – выдавил Прутик. – Моя команда… У-у-упф!
Неспособный выдержать все возрастающее давление, белый шторм взорвался сам собой. На мгновение стало тихо. Затем с громоподобным лязгом ослепительно светящаяся сфера с «Танцующим-на-Краю» в центре вырвалась наружу с такой силой, что даже небо содрогнулось.
Глава третья
Обсерватория Лофтус
А вдалеке воздушный город Санктафракс вертелся и качался из стороны в сторону от ужасающей бури. Якорная Цепь, которой он был прикреплен к земле, натянулась до предела. Внутри великолепных зданий Санктафракса его обитатели – ученые и подмастерья, слуги и охранники – сбивались в молчаливые группки, замирая от ужаса при мысли, что Цепь может оборваться.
И лишь Профессор Темноты оставался в одиночестве. Поскольку он – Верховный Академик Санктафракса, его долгом было продолжать работать, в то время когда остальные ищут убежища. При наступлении свирепого шторма он поспешил по винтовой лестнице наверх, в обсерваторию Лофтус, так быстро, как только позволяли ему старые больные ноги. Нужно было проверить показания на различных измерительных приборах, представлявших каждую дисциплину, изучавшуюся в Санктафраксе. И Верховный Академик обнаружил, что все приборы будто с ума посходили.
– О небо! – воскликнул он, входя в просторное помещение обсерватории.
Профессор Темноты в задумчивости потрепал свою кустистую бороду, поправил на носу очки в стальной оправе и внимательно взглянул на приборы.
– Но такие показания неслыханны. – Он выглянул в окно своей высокой башни. – И неудивительно.
Такой страшной бури, какая разразилась ночью, никто в жизни своей не видел. Ураганной силы ветер и проливной дождь пришли с небес в Край и с невиданной злобой обрушились на этот выступ земли:
– Ну давай же! – говорил сам себе профессор. – Нужно снять показания. Все подсчитать. Занести в журнал все цифры и факты.
Болтаясь из стороны в сторону внутри качающейся обсерватории, он цеплялся за приборы.
– Но с чего же мне начать?
Латунный анемометр бешено крутился, показывая ни разу доселе не зарегистрированную скорость ветра. В измерителе интенсивности дождя вода перехлестывала через край и громко булькала. Профессор Темноты покачал головой.
– Присутствие высокой концентрации антимагнетических частиц кислотного тумана, – бормотал профессор свои ученые слова. – Невероятно, совершенно неве… Ну ладно, анемометр и измеритель дождя! – удивленно воскликнул он. – Но что, неба ради, делает чувствометр?
Предметом пристального интереса профессора стала небольшая серебряная коробочка, под определенным углом подвешенная на треножнике. В каждую из шести сторон коробочки была вставлена маленькая пластина из мягкого блестящего материала, сделанного из крыльев древесных мотыльков. Как и сами эти создания, материал был чувствителен к эмоциям и менял свой цвет в зависимости от настроения, которое царило вокруг. Гнев заставлял его краснеть, грусть – синеть, страх – желтеть…
В Санктафраксе было два чувствометра: один находился здесь, в башне Лофтус, а другой на малоизвестной Кафедре Психоклиматических Исследований. Обычно чувствительный к погодным изменениям, прибор светился ровным белым светом. Особенно мрачный ливень мог слегка окрасить его в голубой; долгая полоса нежных бризов и солнечных дней могла сделать чуть розоватым. Но это всегда были пастельные тона. Никаких крайностей не замечалось. Ничего сверх того, что вызвало, например, легкое чувство разочарования или желание улыбнуться. Конечно, погода, без сомнения, влияла на всех жителей Края, но ее влияние всегда было небольшим.
До сегодняшнего дня!
Профессор уставился на чувствометр, и у него дрогнуло сердце, а рот раскрылся от изумления. Прибор буквально пульсировал всеми цветами радуги. Вспыхивал, поблескивал, искрился. То ослепительно красным, то ультрамарином, то горел изумрудно-зеленым цветом. И пурпурный – глубокий, темный, безумный пурпур.
– Буря чувств! – ахнул профессор. Он читал о таких погодных явлениях в пыльных томах «Трактата о Стихиях». – Неудивительно, что в моих собственных мыслях царит такая неразбериха.
В этот миг вспышка молнии зигзагом прорезала клубящееся тучами небо. На мгновение стало светло, как днем. Игла молнеизмерителя выскочила за пределы шкалы и застряла, а измеритель звука и вовсе разбился вдребезги из-за раската грома.
Профессор уставился на сломанные приборы.
– Какие же мы глупцы, а еще делаем вид, будто понимаем погоду, – пробормотал он, из осторожности украдкой глянув через плечо.
Многие в Санктафраксе рады были бы использовать тайные опасения Верховного Академика. Но к счастью, рядом с ним не было никого, кто мог бы услышать эти богохульные слова.
Профессор Темноты со вздохом подобрал полы своей черной мантии и стал взбираться по лестнице в стеклянный купол. Там он приник глазом к окуляру огромного телескопа, стоящего в центре круглой комнаты.
Наведя на резкость, профессор все дальше и дальше всматривался в черную пустоту за Краем. Если бы он только мог увидеть еще чуть-чуть…
– Какие тайны скрываются там? – вслух спросил он самого себя. – Ч-что… во имя неба, а это-то что такое? – у него перед глазами пролетела маленькая темная пушинка.