Хроники Обетованного. Осиновая корона
Шрифт:
– Всё получится, Уна, - лорд Ривэн мягко приобнял её за плечи.
– Иди.
Идея портала всколыхнула в ней другую - едва ли воплотимую, почти бредовую. Тётя Алисия или Индрис наверняка одобрили бы её, а вот мать...
И пусть. Она зашла уже слишком далеко, чтобы отступать.
– А есть порталы между мирами? Или... были ли в прошлом?
– Кто доподлинно знает, что было в прошлом?
– вкрадчиво проговорил Лис, блестя золотыми глазами-щелями.
– Ну же, время не ждёт. Шун-Ди-Го надышал на тебя нерешительностью?
– По-твоему, я каждый день это делаю?
– не выдержав, огрызнулась Уна.
– Где же была твоя робость в переговорах
Иней предупреждающе зашипел на Лиса, который вообще-то ходил у него в любимцах.
– Кажется, мы не одни, - негромко сказал Шун-Ди.
Уна обернулась, и радуясь и досадуя оттого, что им помешали обменяться колкостями.
И замерла.
Из-за потемневших сосен к зарослям папоротника приближались боуги. Благодаря сказкам тёти Алисии, миниатюрам в древних рукописях и собственному видению под дубом, в невзрачной гостинице, Уна примерно так их и представляла. Существа ростом по пояс ей или чуть выше, тонкокостные, большеглазые, с острыми, слегка пушистыми ушами. Цвет волос было уже не разглядеть, но Уна знала, что при свете увидит рыжину - немыслимо яркую, огненную, как и все краски на этом материке. Боуги носили, очевидно, самодельную одежду - штаны или бриджи с чулками, курточки, накидки, - но в темноте на ней горели золотые пряжки и пуговицы, вышивка, а на рукавах белели манжеты... На память Уне пришли все слухи о "дикарях с запада", распространяемые в Ти'арге лордами, которые открыто поддерживали короля Хавальда; ей стало стыдно, будто за себя.
Боуги бесшумно подошли и остановились в нескольких шагах. Один, два, три... Четверо. Над плечом одного из них завис крупный светлячок, и отражённые блики мерцали в зелёных или жёлтых, мерцающих - как у Лиса - глазах. Последнего из пришедших сопровождала большая округлая тень, вроде бы в каких-то пятнах... Всмотревшись, Уна от неожиданности вцепилась в локоть лорда Ривэна. Божья коровка. Красно-чёрная божья коровка, вполне безобидная - только размером с охотничьего пса.
Шун-Ди, выступив вперёд, произнёс что-то на незнакомом языке. Один из боуги бодро и приветливо ответил ему. У Уны вспотели ладони.
– Что он сказал?
Шун-Ди помедлил. В темноте ещё сильнее чувствовалось, как он растерян.
– Что впервые встречает волшебницу с востока, которая решилась похитить драконье дитя.
Уна глубоко вдохнула. Что ж, оттягивать поздно.
Я смогу. Смогу. Ведь правда, отец?
ГЛАВА XXXI
Альсунг, наместничество Ти ' арг. Волчья Пустошь
Мера всех вещей, - думал он, глядя на засиженный мухами труп лошади. Сгустки крови в её ранах почернели; в воздухе, влажном после дождя, висела вонь гнилого мяса. Рваные и колотые раны нанесли, скорее всего, мечом-двуручником, причём с нескольких сторон сразу. Убили, разумеется, и лошадь, и всадника.
Мера всех вещей. Эти, в общем-то, избитые слова встретились ему недавно в сочинении одного ти'аргца и почему-то зацепили. Ему нравилось, как это звучит на ти'аргском - чужом для него, но таком привычном.
Боль есть мера всех вещей, если быть точным. Так выразился философ - но удачная мысль повисла в воздухе, не получив продолжения. Люди во всём таковы: часто не доводят до конца то, за что берутся. Помогают вполсилы, грешат исподтишка, лгут с боязливой оглядкой... Ему это не казалось пороком,
Жизнь - это охота. Он никогда не останавливался.
Он спешился и присел рядом с разбухшей тушей, изучая следы на земле. Чёткие и крупные, они вели на север, к Старым горам. Под животом того, что прежде было лошадью, виднелся втоптанный в грязь край плаща, подбитого соболем.
Ему не нужно было сдвигать тушу, чтобы узнать: плащ альсунгский. А тело они увезли с собой, в предгорья - судя по запаху.
Зачем? Вариантов масса, на самом деле. Люди неподражаемы.
Мера всех вещей. Знание правды мешало ему полностью согласиться с философом. Боль... Суть уловлена верно, но с грубой прямолинейностью. В ти'аргском есть похоже звучащее слово - страдание. Тут уже чувствуется, так сказать, процесс переживания, его лихорадочный пульс; однако из глубины прорастает ошибка.
Любовь.
Вот что может зваться мерой всех вещей. Только она.
Он любил людей и агхов, драконов и кентавров, и тех, кто родился с таким же лукавым, двойственным духом, как у него. Он любил всех живых тварей в Обетованном, а заочно - и в Мироздании за его пределами. Любил и хотел узнать лучше, как можно лучше, обесценив покровы тайн. Эти тайны, разнообразнейшие способы лгать о себе и других, восхищали его.
Он обрёл свою дорогу, нащупал её в темноте, когда понял и принял эту жестокую любовь. Когда стал первым оборотнем-барсом, который устремился к людям лишь потому, что сам возжелал их.
Оказавшись на востоке Обетованного, на чужой и странной земле, он сначала не хотел помнить: если уж начинать что-нибудь, то лучше - пустым. Будто ничего до этого не было. Будто он ни разу не бежал по снегу в горах на севере Лэфлиенна, задыхаясь от льдистого воздуха, не преследовал на охоте хромую ламу, не складывал песен, не любил, не дрался до первой крови с Двуликими из волков... Не лежал ночами без сна, вновь и вновь задавая себе одни и те же, измотавшие нутро вопросы. Кто я, зачем здесь? Сколько ещё ликов - правдивых и ложных, прекрасных и жутких - можно во мне найти, вырастить, а потом уничтожить, втоптав их в прах? Отчего мне-человеку не стыдно за растерзанную просто так, без голода, жертву, а мне-зверю - за ложь, похоть, гордыню, не знающую границ?
Помнилось всё. У Двуликих до злорадности цепкая память.
Он с одинаковой силой любил эту мёртвую лошадь и мёртвого человека, который вгонял ей шпоры в бока; но всё же тех, кто сбежал, убийц-"коронников" - чуть сильнее. Потому что они были победителями. Потому что крепче держались за чудо жизни.
Это не значит, конечно, что они способны довести игру до конца, наделить её красотой, вознести до произведения искусства. На это мало кто способен; встречая таких счастливцев, он был счастлив и сам.
Он поднялся, всматриваясь в даль - в склоны Старых гор на горизонте, в неровное, тёмное пятно деревни у оврага. Осень выпила краски из небес и травы; он вдруг понял, что давно не жил столь печальной осенью.
Может, всё дело в том, что он слишком зажился, даже для своей расы?..
Лошадь за спиной нетерпеливо фыркнула, напоминая, что пора в путь. Окрасом она походила на ту, что лежала у обочины под роем мух. Неплохой сюжет для рисунка. Снова, что ли, взяться за кисть или тушь?
Возможно, но не сейчас. Он ещё не завершил эту партию.