Хроники одного заседания. Книга вторая
Шрифт:
– Не выношу чужой подсказки,
Не выношу телячьей ласки.
В мои дела не суйте нос,
Ко мне Мой накрепко прирос. – Продолжает разить слогом рифмы Сирано вольно и невольно оказавшуюся вокруг него публику. Среди которой находятся и те, – правда пока этого не видит и не слышит не терпящий когда его перебивают на полуслове Сирано, – кто на ухо своему соседу готов делать свои замечания.
Так к одному одинокому, судя по сквозящему на его лице заинтересованному вниманию к происходящему, скорее невольному слушателю, чем кем-то предупреждённому, неожиданно для него и его
– Хм, смешно. По одному только физическому признаку утверждать о соответствующих умственных достоинствах, а что уж говорить о таланте человека. Не слишком ли это смело, для вашего ума, господин…– Гоголь сделал паузу, раздумывая над тем, как обратиться к этому умнику, имевшему неосторожность ставить свою честь под сомнение, после чего с улыбкой поставил точку уже в своём утверждении, – Ломброзо. – И хотя господин Чейз совсем не был упомянутым Гоголем господином Ломброзо, да знакомства с ним он ни по какому счёту не имел, всё же он не стал вдаваться в подробности насчёт его сходства с этим, как ему кажется, мифическим типажом, а продолжил упорствовать в том, в чём хотел.
– Ну, не скажите. – Деланно пожав плечами, усмехнулся в ответ Чейз. – Греческий, а что уж говорить о римском профиле, это своего рода, не только некий отсыл к героическому, зачастую мифическому прошлому под названием начало истории, но и со во временем отлитый в человеческой природе генетический памятник древним героям и даже богам.
– Вы так думаете? – с сомнением посмотрел на Чейза Гоголь.
– И смею утверждать, и не потому, что я в некотором роде смелый, а в некотором, роде отважный человек, – Чейз с долей дерзости во взгляде посмотрел на Гоголя, ожидая от него увидеть недоверие в виде иронической улыбки, но тот вроде бы ничем не выказал сомнение в утверждаемых Чейзом качествах и он продолжил, – а потому, что интуитивно чувствую, что это должно быть так.
– И как я понимаю, то ваша интуиция вас никогда не подводила. – Позволил себе сделать уточнение Гоголь.
– Всё верно. – Не мог не согласиться с этим, до чего же верным замечанием Чейз. Отчего он даже теплеет в душе, и так уж и быть, решает раскрыть перед Гоголем некоторые тайны скрываемые песками истории и культурным слоем, о которых он только благодаря своей всевидящей интуиции и догадался. – Так и то, что родоначальники истории, не зря так отмечены природой в той части лица, о которой мы с вами ведём речь. Где между тем, отчётливо прослеживается эволюция становления политического ума на примере выдвижения на первый план римского профиля и ухода в тень истории греческого профиля, который ещё вчера казалось, что есть предел культурного совершенства человека, а как оказалось, нет. – Чейз перевёл дух и продолжил:
– А всё потому, что эллины слишком увлеклись философией, можно сказать отпустили бразды правления историей и многое пустили на самотёк – на что напрямую указывает их греческий профиль, отличительными чертами которого является линия носа, прямо переходящая в лоб практически без какого-либо выделения переносицы. А вот римляне учли всё это и так сказать, в прямом и переносном смысле, зарубили себе эти уроки истории на носу и в результате чего, появился новый, всем известный тип римского носа с горбинкой.
– Это всё интересно, но как всем из той же истории известно, то и римская империя канула в лету. – Сделал замечание Гоголь. Но Чейз видимо что-то подобное ожидал услышать, и был готов сразить своего собеседника неопровержимыми аргументами, источником которых была всё та же его интуиция.
– Скажу так, – многозначительно посмотрев на Гоголя, сказал Чейз, – всему виной праздность и лень римлян, в результате которых, многие инструменты для продвижения вперёд их идей и политики, начались использоваться не по своему прямому назначению. Что, в конечном счёте, и привело к последующему упадку и падению империи. А вот если бы римляне продолжали использовать свой нос в прежнем качестве, проводником своих интересов в мире, так сказать, быть в каждой дырке затычкой, а не в качестве вешалки, куда они свесили все свои прежние триумфы и, наверное, и ноги бы свесили, если бы была такая возможность, то они бы до сих пор продолжали имперствовать. – С долей патетики сказал Чейз, затем сконцентрировавшись посмотрел на свой нос и со вздохом сожаления произнёс. – А вот я в этом деле, как бы сказал наш общий друг Сирано, остался с носом.
– Прошу прощения, – обратился к Чейзу Гоголь, – я даже не предполагал, какое вы большое значение придаёте этой части лица. Хотя и мне по этой части моего я, в своё время доставалось не мало. В чём я не вижу ничего из рода вон выходящего. Ведь эта часть любого я, всегда находится на острие атаки и нападения, и даже, наверное, грех не использовать эту природную данность.
– Тогда вы меня поймёте, когда я вам скажу, что среди моих уважаемых коллег, ко мне пристала общая, выраженная в двух нечеловеческих словах предвзятость: «Не суй свой нос туда, куда не просят». А я, может быть, не хочу его совать туда, куда другие просят, и тоже есть самодостаточная личность, и желаю сам, без оглядки на мнения других, использовать свой нос по своему, может даже и не предназначению. – С короткой яростью сказал Чейз, посмотрев куда-то вглубь гуляющей публики.
Конец ознакомительного фрагмента.