Хроники Порубежья
Шрифт:
Ломать голову, разрешая все эти противоречия, не было ни малейшей охоты, и Иван просто протянул руку за шлемом, не заметив, что тот лежит за пределами круга очерченного Волохом. Но зато Волох это заметил и рявкнул, не оборачиваясь. — Лапы от шелома убрать!
Тьфу! Ермощенко отдёрнул руку, постоял с независимым видом, как нашкодивший школьник, пережидая, затем, вроде бы от нечего делать, подобрал обломок копья, высушенный временем. Ловко орудуя им, подцепил свою добычу, и тут же пожалел об этом, потому что из шлема выкатился череп, очевидно, прежнего владельца. Но делать нечего, и через секунду изделие неведомого ремесленника было уже у Ивана. На поверку оно оказалось
Ермощенко задумчиво пощелкал ногтем по ободу, примериваясь, как бы половчее отделить серебряную накладку.
— Ах ты, стервятник. Ах, ты, падальщик. Ужо тебе…
Этот скрежещущий голос Ивану был незнаком. Подумал было, грешным делом, что, может, Волох, внезапно застудив голосовые связки во время своего великого стояния, стал вещать на манер вокзального репродуктора. Однако голос явно исходил откуда-то с другой стороны. Но с другой стороны ничего говорящего не просматривалось, трава да камни, из которых один, самый большой, треснувший пополам, словно от удара молнии, выделялся чёрно-бурым цветом, будто покрыт был запекшейся кровью. И еще одно было у него отличие, все камни были голые, а этот почти до самой верхушки заплели побеги то ли плюща, то ли хмеля, а может и вьюнка, тут не сильный в ботанике кузнец ничего определенного сказать не мог. И такая буйная была эта поросль, что казалось, будто ключи бьют у подножья камня, захлестывая его зелёными волнами.
И вдруг эти волны составились в картинку, как бывает, когда рассматриваешь головоломку, и проступили чёткие очертание того, что скрывалось под ними. Даже теперь, когда от человека остался только привалившийся к камню скелет, было понятно, что при жизни он отличался богатырским телосложением. Непонятно было другое, почему его одного, из всех, убитых в сражении, не тронули лесные твари. Но в следующий момент Ивану стало не до того, потому что скелет, обрывая спутавшие его стебли и побеги, поднялся во весь рост. Первый взгляд не обманул, мертвец даже в виде скелета был выше Ермощенко на добрых полторы головы. При всей антипатии к Волоху, остро захотелось, что б тот наконец вышел из ступора и как-то принял участие в происходящем. Но тот был по-прежнему неподвижен, так что закрадывалось сомнение, а жив ли он вообще? Оставалось надеяться только на то, что круг окажется непроницаем не только для комаров и уток, но и для оживших покойников.
— Иже еси на небеси… — припомнил Иван. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь…, - продолжение молитвы напрочь вылетело из головы, но это уже не имело значения, потому что скелет заговорил, и Иван сразу узнал скрежещущий голос. — Смотришь, пёс? Ну, посмотри, посмотри. Недолго смотреть осталось.
Ермощенко обычно прямо глядел в глаза тому, с кем разговаривал. Но тут поневоле отвёл взгляд. Слишком страшен был этот, облепленный светлыми волосами, говорящий череп, по которому шустро сновали трудолюбивые муравьи, а из провалов глазниц с весёлым гудением вылетали пчёлы.
— Что глаза отводишь? Иль стыдно стало? — воскресший нагнулся и, пошарив у себя под ногами в ворохе листьев, извлёк оттуда меч. Иван опытным взглядом отметил превосходное качество клинка, который выглядел так, будто только что вышел из-под
Скелет ухнул, и меч в его руке несколько раз со свистом рассёк воздух.
— Так, — подумал Иван, поднимая с земли булыжник, — это ж он, сволочь, в форму входит. Ну, прощайте, жена Маринка и дети Валечка и Костя.
К счастью, в этот момент Волох вышел из затянувшейся спячки. — Здорово, Берсень.
От этих простых слов скелет затрепетал и затрясся всеми костями. Амплитуда и частота колебаний были таковы, что на несколько мгновений он совершенно исчез из виду, превратившись в туманное облачко, в центре которого повис клинок, на который, видимо, вибрация не распространялась. Иван даже успел предположить, что беспокойный мертвец рассыпался в прах и обрёл наконец вечный покой. Но не тут-то было. Волох простёр длань, горячо сказал что-то на тарабарском наречии, туманное облачко разрядилось неяркой вспышкой, и стало стремительно темнеть и уплощаться, до тех пор пока не приняло человеческий облик.
Человек этот был светловолос, еще не старое простодушное лицо его было хмуро. Длинная растрепанная борода и свисающие на грудь усы, были точь в точь такие же, какие красовались на черепе ожившего скелета, что позволило Ивану, внимательно следившему за всей цепочкой трансформаций, идентифицировать незнакомца с ожившим скелетом. Оставалось признать, что русская народная сказка о живой и мёртвой воде имела под собой реальную почву. И это почему-то настроило Ивана на философский лад, то есть, настолько философский, что он даже потихоньку положил булыжник обратно на землю, вдруг от чего-то решив, что надобности в нём не возникнет.
Действительно, воскресший не смотрел на него, он, наморщив лоб, смотрел на Волоха, но так ничего и не высмотрев, сказал. — Ну, я — Берсень. — слова его прозвучали как-то невнятно. Воскрешенный подвигал челюстями, словно катая камешек, выплюнул большого жука, вытер рот рукавом красной рубахи, и сказал ясным голосом. — Тьфу, гадость. А ты кто таков, старче? Где-то я тебя уже видал. Или нет?
— Волох я.
— Погоди. Волох, значит? А ведь и в правду Волох. Ну, тогда, здорово.
Берсень шагнул к старику и они обнялись, поцеловавшись крест накрест, после чего сели друг напротив друга.
— Постарел ты крепко, Волох.
— А тебе уж не постареть.
Эти слова заметно огорчили Берсеня, он провел ладонью по лицу, словно проверяя.
— Значит, я и впрямь убит?
— Убит, можно сказать, насмерть. Тут без подвоху.
— А я ведь, Волох, всё надеялся, сон мне снится, — грустно признался Берсень.
Смысл разговора ускользал от Ермощенко, и он пока что развлекался, разглядывал собеседников, главным образом, конечно, Берсеня, поскольку на Волоха он уже насмотрелся достаточно.
Одет Берсень был просто, но со вкусом. Поверх красной рубахи носил простёганную безрукавку, обшитую спереди металлическими пластинами, полосатые широкие штаны были заправлены в онучи, перетянутые кожаными ремешками. На поясе болтался тесак. Ну, на взгляд натурального кузнеца не бог весть какая амуниция. Хотя, конечно, Берсень, судя по его комплекции, способный задушить медведя голыми руками, в особом снаряжении и не нуждался.
Интересно было то, что рядом с ним и Волох уже не выглядел ряженным, а смотрелся вполне естественно. А ряженным теперь себя чувствовал почему-то сам Ермощенко, в своём зимнем пальто и меховой шапке. Он не раз уже собирался раздеться, но всякий раз передумывал, так как не терял ещё надежды вернуться из этой глухомани, где по неведомой ему причине стояла летняя жара, на занесенные снегом улицы родного города.