Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
Летом 1636 года развод Камилло и Элеоноры был аннулирован, и ее брак с Марио стал фикцией.
Камилло, который во время разбирательства жил у дяди в Риме, попробовал забрать супругу в Мантую, но она решительно отказалась ехать. Но и остаться с Марио уже не могла. Ей ничего не оставалось, как уйти в монастырь.
Андреа потирал руки — да, его семья немногое выгадала от этой истории, зато Надьо потерял богатейших родичей, а сын его пребывал в безутешном горе. Чего ж еще желать?
— Я не вынесу этого! — рыдая на коленях отца, жаловался Марио. — Вы не представляете, дядюшка, как мне тяжело! Я обожаю Элеонору, не могу провести без нее и дня, а теперь она ушла в монастырь, и, возможно, мы никогда больше не встретимся. Проклятый Папа!
— Господь с вами, Марио, что вы такое говорите!
— Я ненавижу его, дядюшка. Зачем, зачем он это сделал? Кому от этого стало лучше? Видели бы вы, как страдает Элеонора, да и моя душа разрывается от горя!
Они сидели возле потухшего камина в доме кардинала Роберто Бантини, где теперь всегда останавливался епископ Треви во время визитов в Рим. Особняк, который Винчини подарили молодоженам, Марио вернул.
— Успокойтесь, дорогой мой, — сказал Стефанио, гладя шелковые кудри юноши. — Все как-нибудь утрясется.
Но сам он прекрасно понимал, что исправить ничего нельзя. Сердце его сжималось, когда он смотрел на своего несчастного сына. Что же делать?
«А все этот проклятый Кальво! Из-за него я потерял Лукрецию, а Марио — Элеонору».
Он горел жаждой мести.
После полудня Стефанио отбыл в Треви, а Марио вечером отправился в таверну «Лиса и голуби» в сопровождении друзей: художников Аббатини, Романелли, Розы, Сакки и скульптора Альгарди.
Небольшой трактир был полон народу. Столы теснились вплотную друг к другу, со сводчатого потолка на ржавых цепях свисали железные кольца со свечами, а в закопченных стеклышках окон отражались десятки огоньков. В углу располагался очаг, в котором на вертеле жарился поросенок. Огонь весело потрескивал, облизывая свою жертву, а стекающие с тушки капли заставляли его поминутно шипеть. Но этого никто не слышал, все звуки здесь перекрывал разноголосый гомон посетителей.
Друзья заняли стол рядом с очагом. Аппетитный аромат жареного мяса приятно щекотал ноздри. Заказав по кружке бордо, они неторопливо болтали. Но Марио их не слушал, боль от потери возлюбленной душила его и, казалось, резала сердце напополам. Ему хотелось хоть ненадолго избавиться от нее, и он пил, пил, пил…
— Эй, остановись, дружище, — предостерег Алессандро Альгарди, пухленький круглолицый скульптор с глазами навыкате. Он был старший в компании и считал своим долгом опекать молодых неразумных коллег.
— Отстань, — отмахнулся Марио. — Разве ты не видишь, что я хочу напиться?
— Эй, полегче, — нахмурился Джованни Романелли, — ты и так порядком пьян.
Друзья принялись уговаривать юношу остановиться, но тот, глядя на них глазами, полными слез, объяснил:
— Если я не забудусь хоть на один вечер, то просто сойду с ума, понимаете? Она — моя любовь на всю жизнь, а ее у меня отняли… Папа отнял.
— В восемнадцать любовь всякому кажется вечной, — усмехнулся Андреа Сакки. Ему было уже за тридцать, и он многое повидал.
— Нет! — воскликнул Марио. — Уж поверь, я-то себя знаю. Мне никогда не полюбить другую.
Он залпом осушил очередную кружку и пьяным голосом крикнул:
— Еще бордо!
— Сегодня ночуешь у меня, — предупредил его Альгарди. — Хочу быть уверен, что с тобой ничего не случится.
— Мне все равно. Хоть в воду упаду, хоть разбойники прирежут — все едино. Зачем мне жизнь?
— Ну, это тебе сейчас так кажется, — опять засмеялся Сакки, — а пройдет годик-другой…
— Неправда! — Марио в ярости стукнул кружкой по столу. — Я был бы счастлив с ней всю жизнь, если бы не Папа! Зачем ему понадобилось вмешиваться?
— Он обязан был, — сказал Сальватор Роза, тихий серьезный юноша лет двадцати.
— Нет, не верю! — все больше распалялся Марио. — Ни у кого нет права разрушать чужое счастье! Мы дышали друг другом, понимаешь? А этот старик все испортил из-за каких-то глупых догм!
Посетители таверны начали оборачиваться.
— Эй, эй, ты с ума сошел? — встревожился Сакки. — Замолчи немедленно.
Друзья напряженно переглядывались. Марио, словно очнувшись, уронил голову на руки и затих. Через пару минут он усмехнулся и сказал:
— Я знаю, что делать. Напишу большое полотно. И там у Иуды будет лицо Папы. Или у самого дьявола! Уж я его во всех деталях изображу!
Алессандро Альгарди встал, сгреб юношу в охапку и потащил к выходу.
Андреа Кальво в одиночестве работал в служебной комнате трибунала, когда к нему заглянул стражник.
— Пришел проситель, отец Андреа.
— Веди.
Через минуту в комнату зашел мужчина. Помявшись у двери, он шагнул к столу.
— Что вы хотели, синьор?
— Отец мой, я пришел донести Священному трибуналу на одержимого ересью.
— Говорите.
— Видите ли, я художник, и вчера мы с друзьями пошли в таверну… И там один из них, Марио Риччи, говорил ужасные вещи. Конечно, он был пьян, но все равно…
— Как, вы сказали, его зовут? — подался вперед Андреа.
— Синьор Марио Риччи, племянник епископа Треви.
«Вот это удача! Только бы донос не оказался какой-нибудь ерундой».
— И что же он говорил?
— Мне даже повторить это страшно, отец мой. Грех…
— Отпускаю вам его заранее. Рассказывайте.
— Видите ли, отец мой, синьор Риччи был огорчен тем, что Святейший Папа аннулировал его брак… Он сказал… ох… он назвал Его Святейшество стариком, сказал, что он испортил им жизнь, что не имел права разрушать их счастье…
— Хм, — нахмурился Андреа.
«Нет, с таким обвинением Надьо его живо вытащит».