Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
— И еще кричал, что напишет Иуду или самого дьявола, и придаст ему сходство с Его Святейшеством.
«А вот это уже интересно!»
Доносчик, увидев просветлевшее лицо Андреа, воодушевился.
— Сказал еще, что их с женой разлучили из-за глупых церковных догм.
Кальво, отодвинув бумаги, с которыми работал, схватил чистый пергамент и принялся поспешно записывать обвинения дрожащей от радости рукой.
Белая, с позолотой, дверь открылась, и вошел лакей.
— Монсеньор, — поклонился он, — пришел синьор Альгарди, желает срочно с вами увидеться.
Стефанио, который пребывал на обеде у самого знатного семейства Треви, удивленно переглянулся с хозяином, Виргилио Лукарини.
— Я не знаю его.
— Проси, проси, разберемся, — усмехнулся Виргилио.
В просторную обеденную залу поспешно вошел невысокий полный господин, запыленный камзол которого свидетельствовал о том, что он приехал издалека. Незнакомец немедленно бросился к епископу.
— Монсеньор, прошу прощения за вторжение. В церкви подсказали, где вас искать. Мое имя Алессандро Альгарди, я друг Марио. Он арестован.
Стефанио пораженно замер. Лукарини, первым придя в себя, засыпал прибывшего вопросами:
— Почему арестован? Когда? За что?
Как и все жители Треви, он прекрасно помнил Марио.
— Несколько дней назад он напился и прилюдно болтал всякие глупости. Следующим вечером за ним пришли инквизиторы. Монсеньор, вам нужно ехать в Рим.
— Да-да, конечно, — растерянно пробормотал Стефанио. Впервые в жизни он чувствовал не просто страх, а парализующий животный ужас. Марио в тюрьме инквизиции?! Господи Боже, помоги ему!
Через десять минут он был дома. Спешно переодевшись и упаковав сутану, Стефанио вскочил на коня, и они с Альгарди пустили лошадей в галоп.
Англия, Сомерсет, 7 июня 1932
Доктор Голд прерывисто вздохнул, губы его дрожали.
— Секунду, Джон, сейчас отдышусь и продолжу. Простите, очень тяжело это вспоминать.
— Конечно, я понимаю, — поспешно кивнул викарий.
Прошло минут десять, прежде чем Голд снова заговорил:
— Поначалу я собирался заехать к Роберто Бантини, чтобы известить его о случившемся и переодеться. Но когда Альгарди рассказал подробности дела, я решил не терять времени и сразу отправился в инквизиционный трибунал.
Однако сбиры отказались меня пускать: к вечеру, если не было срочных допросов, священники и секретари расходились. Я пытался их убедить, объяснял, что я епископ Треви и мне нужно повидать заключенного по срочному делу, но они лишь смеялись, ведь я был в светской одежде.
Отчаявшись, я собрался было ехать к Бантини, чтобы переодеться в сутану и снова вернуться, но в этот момент тяжелые створки окна над нашими головами приоткрылись и сверху послышался голос:
— Пропустите его.
Стражники тотчас послушались и позволили мне войти. В три прыжка взбежав по лестнице, я шагнул в комнату, где сидел пригласивший меня инквизитор.
В небольшой мрачной зале за длинным столом, покрытым черным сукном и рассчитанным человек на пять, сидел один-единственный, но самый страшный для меня священник — Андреа Кальво.
Он криво усмехнулся и взмахнул рукой, приглашая меня приблизиться. Стульев с этой стороны стола не было, и я стоял перед недругом, словно еретик на допросе. Вольготно развалившись в кресле, он сказал с издевкой:
— Слушаю вас, епископ Надьо.
Наверное, мне следовало просить его, умолять, валяться в ногах… Впрочем, это было бесполезно. Я нахмурился и грозно спросил:
— Где мой сын?
От волнения я даже забыл, что выдаю Марио за племянника. Кальво тоже не стал обращать внимание на такую мелочь. Он ответил медленно-медленно, делая паузу после каждого слова:
— Ваш сын арестован как одержимый ересью. Своей вины он не признал, и потому был подвергнут строгому испытанию.
У меня потемнело в глазах, я знал, что означают эти лицемерные слова. Моего сына пытали. Вы наверняка наслышаны о зверствах инквизиции, но скажу вам, как человек, живший в те времена: все, что мы знаем об этом, и вполовину не столь страшно, сколь было на самом деле. После «строгого испытания» мало кто оставался здоровым человеком, в основном из застенков инквизиции выходили морально уничтоженные инвалиды. Впрочем, оттуда вообще мало кто выходил.
А Кальво, сделав жуткую паузу, продолжал:
— Синьор Риччи не выдержал испытания и отдал Богу душу. Без покаяния и исповеди, что говорит о его безусловной вине.
Мой мир разом рухнул. Я понимал, что он не шутит и не лжет: если инквизиция признавала смерть узника, значит, так оно и было. Все поплыло вокруг меня, я схватился за стол, чтобы не упасть. Он покачнулся, чернильница опрокинулась, и Кальво вскочил.
Его глаза оказались прямо напротив моих. В них было столько ненависти, что я содрогнулся. Помню, я тихо спросил, не узнавая своего голоса:
— Где тело?
— Зарыли сегодня утром.
И вдруг лицо его исказила отвратительная улыбка, и он прошипел:
— Твоему выродку было больно, очень больно. Понимаешь? Он визжал, как кошка, и извивался, как червяк. Я больше суток наслаждался этим зрелищем, его слезами, его кровью, его воплями. А перед тем, как сдохнуть, он обгадился. Недурно, правда?
Что-то взорвалось у меня в мозгу, и контролировать себя я уже не мог. Боль и ужас захлестнули меня с головой, и все дальнейшее произошло словно помимо моей воли. Будто со стороны, я видел, как выхватил из-за голенища нож, схватил негодяя за грудки и с неведомо откуда взявшейся силой рванул на себя. Стол опрокинулся, и Кальво оказался рядом со мной. Я размахнулся и ударил ножом прямо в эти омерзительные смеющиеся глаза, потом в его грязный рот, в сердце, потом еще и еще куда-то. Кровь фонтанами хлестала во все стороны, а я бил и бил ненавистного Кальво, пока силы не покинули меня.
Наконец я очнулся — передо мной лежало истерзанное тело. Я отполз в сторону, привалился к стене и завыл, как дикий зверь.
Не помню, сколько прошло времени, но я выплакался, и стало немного легче. Туман в голове прояснился, и тут до меня дошло, в какой непростой ситуации я оказался. Убит инквизитор, помощник генерального комиссара трибунала, и меня в любой момент могут застать рядом с его телом.
К счастью, на моем камзоле фиолетово-красного цвета кровь была почти не видна. Кое-как оглядев себя, я вытер лицо и руки платком, спрятал нож и поспешил к выходу. Вы не представляете, Джон, как трудно было спокойно пройти мимо сбиров и не сорваться на бег. Но я справился.