Хрущёба № 17
Шрифт:
Гришка ночами опять спать перестал – собирал по травиночке сено для коня. Воровал, где можно, в соседних деревнях, у лошадей начальства – чтобы «голубу» свою сохранить. Весь мир Гришкин вместился в его коня. Переживания за Оленьку, за детей, за то, как «голубу» прокормить и жизнь сохранить, чтобы вернуться к своим.
Ближе к весне совсем захворал конь. Суставы, как Гришка ни старался, подводили. Телегу, несмотря на состояние коня, грузили смёрзшимися комьями земли по норме. Никаких послаблений и поблажек. Гришка, только отъезжал за поворот, незаметно начинал скидывать небольшие комья земли и телегу сзади
Конь совсем отощал, шёл, закрыв глаза, словно понимая, что от того, что он пройдёт ещё шагдва, зависит жизнь хозяина. Днём, на солнце, дорога стала киснуть, глина – превращаться в скользкое мыло. В горку конь тянул, напрягая все жилы и оскальзываясь. Гришка тоже рвал жилы – пихал проклятую телегу в горку, скользил, падал в рыжую грязь.
Взобравшись наконец на горку, конь постоял и тихо опустился на колени. Гришка бросился к нему, обрезая по пути ненавистные ремни, что мучили его «голубу».
– Нет, нет, миленький, ты держись! – уговаривал коня Гришка, понимая, что это уже не спасёт.
Конь долго смотрел на Гришку, прощаясь. Гришка не верил. Не хотел верить, что вот так умирает его верный друг, в грязи, надорвавшийся, измученный и голодный. Тихо умирает у него на руках.
– Уморил скотину! – рядом остановился на лоснящемся откормленном жеребце начальник стройки. – Отойди, пристрелю, чтоб не мучилась! – Начальник выхватил наган и всадил пулю в Гришкиного коня. Неудачно. Пробил ему лёгкое. Конь захрипел, выпуская розовую пену.
– Уйди, начальник! От греха подальше уйди, – взбеленился Гришка. – Все вы – сволочи жадные! Сытые! Кони сытые! А мы дохнём! Сволочи! – он рванулся к начальнику с ножом. – Убью!
И Гришка в бешенстве всадил нож в ногу, обтянутую зелёным галифе, раз, другой… Конь начальника поднялся на дыбы, скинул седока.
– Гадина! – Начальник выпустил все оставшиеся пули в Гришку.
Оленька – райская птичка…
* * *
Котлован для Камской ГЭС рыли почти до самой войны. Внезапно обнаружилось, что возведение ГЭС очень рискованно. В основании нашли породы гипса, легко разъедаемые водой. Строительство заморозили. Первый электрический ток удалось получить лишь в сентябре 1954 года, а в 1964м строительство было полностью закончено.
Из Гришкиных детей уцелела одна дочь. Сын погиб в первые же дни войны, записавшись добровольцем. Оленька умерла в 1943 году у станка, отработав смену в восемнадцать часов. Она так и не поверила, что её Гриша не вернётся.
В 1964 году деревяшки, где жил Гришка, снесли, а в 1967 году сдали пять новеньких хрущёвок. Хрущёвка № 17 заселилась в декабре. Новосёлы встречали 1968 год прямо на лестничных площадках, ходили друг к другу в гости, чокались кружками, фужерами и бокалами с шампанским, загадывая и предвкушая новую жизнь в светлых квартирах.
Поповский дом стоял долго. Сорванцы из соседних хрущёвок воровали из поповского сада райские яблочки. А к Олимпиаде80 и поповский дом снесли.
Телесные радости Тимофея Ивановича
Тимофей Иванович – солидный мужчина. В возрасте, но не старый. Это он так определял своё положение на оси ординат жизни от рождения до смерти. Уже многое пройдено, но ещё есть доступные радости для души и тела. И не только пищевые. Но и духовные.
Так думал Тимофей Иванович, размышляя по вечерам. Радости перечислял – вкусовые, духовные, а дальше старался не думать. Потому что из сексуальных, ну то есть телесных радостей, доступна ему была лишь жена. А у жены Зоеньки из радостей остались только вкусовые – поесть повкуснее, а из духовных – повоспитывать Тимофея Ивановича, да ещё пожаловаться на него подругам.
А телесные радости Зоенька и с молодости считала не радостями, а грязью. Поэтому и у Тимофея Ивановича телесные радости отсутствовали. Случались, иногда, по большим праздникам. На день рождения там или на Новый год. И всё. Зоенька терпела мужественно, сжав зубы и закрыв глаза.
Потому что перед свадьбой ей мама наказала: хочешь замуж – придётся терпеть. Иначе этот кобель, ну не Тимоша, а вообще – муж, уйдёт. Против Тимоши мама Зоеньки ничего не имела. Славный такой Тимоша, добрый, немного увалень, но представить, что он её Зоеньку обидит – невозможно. Поэтому как мужа для дочери она его утвердила. И работа у Тимоши хорошая, к свадьбе уже мастером участка стал.
Да, Тимоша – хороший, вполне хороший для дочери. А вот муж, как понятие вообще – непременно кобель. Поэтому его надо держать в строгости и обучать командам всяким полезным: «подай», «принеси», «ко мне». Но иногда и поощрять тоже надо, не без этого, а то кобелинство мужское взыграет, и всё – муж потерян. Иногда удивлялась мама Зоеньки в разговорах с подругами, что за функция дурацкая у мужей – кобелинство это? Для чего она нужна? Ведь и так хорошо.
Почему так сложно в голове у мамы Зоеньки было устроено, никто не знал. Даже сама мама Зоеньки не знала. Да и не задумывалась, надо сказать. Задумывалась она о более важных, на её взгляд, вещах – о заготовках на зиму, о новой вязаной шапочке, о тёплых рейтузах для дочери и о воспитании всех, кто попадался под руку. Простая и добрая была женщина.
Добра ко всем, ну, кроме мужей. Любых. Всех попадавших в её окружение – подруг, сестёр, дочери и даже знаменитостей, о коих любила почитывать перед сном. Ко всем мужьям она питала недоверие, изза этой самой включавшейся у них после свадьбы опасной функции. Которая, по её мнению, всё и портила.
И правду сказать, опасная это была функция.
* * *
Тимофей Иванович всё чаще перед сном стал размышлять о недополученных телесных радостях. За всю жизнь накопилось, наверное. Он стал больше гулять, и всё старался один выйти на прогулку, без Зоеньки. Потому что лето хоть и холодное в этом году выдалось, но всё же женщины не в шубах, коечто видно. Это очень волновало Тимофея Ивановича, ну то, что было видно у женщин.
На прогулки он стал долго и серьёзно собираться: сандалии почти не ношенные, носки обязательно новые, не растянутые. В летние брюки – новый, подаренный коллегами на день рождения ремень. Пригодился. Затягивал на самую дальнюю из возможных дырочек ремня свой округлившийся в последнее время живот и подтягивал брюки на талию, отчего брюки становились коротковатыми. Осматривал себя придирчиво в зеркало и ещё долго выбирал галстук. Обычно с галстуком не ладилось, то к настроению не подходит, то к цвету лица.