Художественная культура русского зарубежья. 1917-1939. Сборник статей
Шрифт:
В эмиграции Мария Михайловна рисовала значительно меньше, чем в России: молодость уходила, родственная среда полнилась новым поколением, терявшим язык и понимание глубоких социальных перемен, в атмосфере которых появились осоргинские рисунки 1920-х годов. Альбом приобретал историческое значение, что, несомненно, сознавала и сама Мария Михайловна. Этими соображениями она руководствовалась в решении завещать альбом Комаровским, оставшимся жить в СССР.
Альбом М. М. Осоргиной прибыл в крайне поврежденном состоянии: десятки листов были помяты, запачканы, разорваны и даже разрезаны, двусторонние рисунки нередко были наклеены одной стороной на плотные листы старого французского альбома. Более того, почти все листы были перепутаны и хронологическая канва их исполнения никак не выражена. Лишь малая часть листов имела подпись художницы и дату рисунка, имена изображенных почти везде отсутствовали. К счастью, Антонина Владимировна Комаровская при ее отличной памяти сумела восстановить имена тех, кого рисовала М. М. Осоргина. В свою очередь Г. И. Вздорнов и А. К. Митюкова по разнообразным признакам бумаги и манеры исполнения установили более или менее точно даты недатированных рисунков. Но еще более сложную работу выполнили сотрудники Всероссийского научно-художественного реставрационного центра имени академика И. Э. Грабаря, где была проведена комплексная реставрация осоргинского альбома. В течение 1989–1991 годов
Характернейшей чертой дворянского быта в XVIII и XIX веках была совсем особая культура альбомного рисунка и альбомного стихотворения. Чаще всего и тем и другим занимались не взрослые, а подростки и барышни, воплощавшие в этом незатейливом занятии свои стремления жить более широкими интересами, чем домашние уроки, игры и выезды в соседние помещичьи усадьбы (чаще всего не далее границ одного уезда). Поскольку состоятельные дворянские семьи проводили летнее время в родовых вотчинах по губерниям, а зиму – в столицах либо губернских городах, мир альбомного рисунка и стихотворения естественно впитывал в себя и культуру города. И чем шире были связи взрослой части семьи с другими дворянскими родами, с литературной и художественной средой, тем больше существовало возможностей получить в альбом рисунок известного художника, автограф поэта, нотную запись композитора. Иными словами, альбом путешествовал вместе со своей владелицей и был неотъемлемой частью ее быта.
Альбом Марии Михайловны Осоргиной отчасти отвечает такой характеристике дворянского альбома. Но только отчасти. Он заполнялся не посторонними людьми, а самой владелицей. Рано обнаружив художественное дарование, она старалась запечатлеть в рисунках родных и знакомых, с которыми общалась ее семья. Революция круто изменила жизнь Осоргиных, и получилось так, что круг их общения неожиданно стал более емким и более содержательным. Мария Михайловна чутко уловила изменившуюся обстановку и осознала свое искусство как уникальную возможность запечатлеть черты уходящей эпохи. Силуэты, которыми она увлекалась до 1918 года, стали уступать первенствующее место полноценным карандашным рисункам. Недаром ее портреты все чаще и чаще воспроизводятся в мемуарных изданиях. Именно они и являются предметом нашего интереса.
Если давать оценку альбома М. М. Осоргиной, то мы должны держать в уме два существенных обстоятельства: при невозможности фотографирования Мария Михайловна старалась как можно более точно передать облик и характер портретируемого лица, а в тех случаях, когда она рисовала человека неоднократно, она умела раскрыть его внутренний мир в жизненных обстоятельствах и разных бытовых ситуациях. Таковы, например, многочисленные портреты Михаила Михайловича и Елизаветы Николаевны Осоргиных.
Вот Михаил Михайлович дает урок математики приходящим ученикам Вите и Мане, вот он за расчетами доходов и расходов на содержание семьи, вот он за чтением, писанием мемуаров, за игрой в бридж, на нем огромные валенки и домашняя телогрейка. Елизавета Николаевна представлена чаще всего за шитьем, починкой одежды, пишущей письма, играющей на рояле. Музыка никогда не покидала Осоргиных, и классические произведения Бетховена, Гайдна или Чайковского звучали если не ежедневно, то все-таки часто. К Елизавете Николаевне присоединялся приезжавший в Измалково и Лукино доктор В. А. Барыкин, прекрасно игравший на скрипке, пели романсы и оперные арии Артемий Раевский, Георгий Осоргин, Валентина Раевская, Михаил Леснов и Валентина Философова, которым аккомпанировали Елизавета Николаевна или Ульяна Михайловна. Вечерами семья собиралась за большим столом в гостиной, освещавшимся керосиновой лампой, взрослые играли в карты или слушали Михаила Михайловича, читавшего вслух очередную главу из своих воспоминаний. Лампа – единственный источник света, к ней как мотыльки тянулись старшие и дети, а в дальних углах гостиной – чернота ночи, мрак поздней осени или затяжной зимы.
Поразительной представляется интеллектуальная наполненность рисунков М. М. Осоргиной, причем многих из приезжавших в Измалково и на 17-ю версту ей по разным причинам не удавалось рисовать. Еще до приезда Осоргиных здесь бывали графиня Софья Владимировна Олсуфьева, о. Алексий Мечев, Евгений Николаевич и Григорий Николаевич Трубецкие, которых нет в альбоме. Но сколько других духовно богатых людей: бывший государственный деятель В. Ф. Джунковский, философ И. А. Ильин, художник В. А. Комаровский, дипломат П. Б. Мансуров, авторы семейных воспоминаний Е. В. Оболенская и О. Н. Трубецкая, переводчик-эллинист Ф. А. Петровский, последний обер-прокурор Святейшего Синода А. Д. Самарин, дочь Л. Н. Толстого Татьяна Львовна Сухотина-Толстая, его сын Сергей Львович и внук Сергей Сергеевич Толстые, вдова Евгения Николаевича Трубецкого Вера Александровна Щербатова и их дети Софья Евгеньевна и Сергей Евгеньевич, князь Ю. Д. Урусов и его дочь актриса Е. Ю. Урусова, композитор П. Н. Шереметев… Общение с ними обязывало М. М. Осоргину быть объективно осторожной в портретных характеристиках выбранной модели, и она на удивление справлялась с нелегкой для художника задачей. Они узнаваемы, и для каждого человека она сумела найти подходящий ракурс и свою манеру исполнения: от суховато-точной фиксации (как, например, в портретах О. Н. Трубецкой или Е. В. Оболенской) до эффектно-красивой (как, например, в портретах сестер Е. Г. и И. Г. Габричевских). Чудесны все портреты детей, обычно трудные для рисовальщика или живописца: Николушки Астафьева, Сережи Истомина, Алеши и Тони Комаровских, Пети Самарина, Вари Трубецкой, Маруси Шереметевой, Маши Щербатовой.
Дворянские альбомы XIX и начала XX веков изобилуют карикатурами, шаржами, шуткой, придающими этой разновидности русского художественного наследия неприятный оттенок несерьезности. Чтобы убедиться в правильности нашего мнения, достаточно пересмотреть иллюстрации из единственной изданной на эту тему монографии А. В. Корниловой «Мир альбомного рисунка» (1990): рисунки и акварели в альбомах Т. И. Енгалычева (1781–1801), В. И. Апраксина (1810-е годы), Ф. И. Брунова (1830-е годы), П. И. Челищева (1840-е годы).
Ничего подобного нет в альбоме М. М. Осоргиной. Немногие с юмором исполненные сценки («Очередь на дачный поезд» 1920 года или «Жильцы и гости Измалкова» 1921 года) не портят общего впечатления: мы имеем редкий по ответственности и профессионализму многоплановый и многоликий портрет эпохи.
Все (или почти все), кого рисовала М. М. Осоргина, в разное время подвергались арестам и ссылкам. Семеро из них расстреляны (Барыкин, Джунковский, Петр Истомин, Владимир Комаровский, Георгий Осоргин, Вера Трубецкая, Владимир Трубецкой), умерли в ссылках и лагерях девять человек (Владимир Голицын, Софья Голицына, Сергей Истомин, Софья Истомина, Петрово-Словово, Александр Раевский, Александр Самарин, Ю. Д. Урусов и Урусова), административно высланы в 1922 году за границу четыре человека (Ильин, Вера, Софья и Сергей Трубецкие), в Бутырской тюрьме, на Соловках и в среднеазиатских лагерях побывали, но вернулись девять человек (Ксения Истомина-Трубецкая, Алексей Комаровский, Антонина Комаровская, Павел Мансуров, Мария Осоргина, Федор Петровский, Надя Раевская, Артемий Раевский, Евдокия Юрьевна Урусова). Уехали в эмиграцию двадцать пять человек (Николай Астафьев в 1923, Софья Бобринская-Уиттер около 1930, Елена и Ирина Габричевские в 1923, Александра Осоргина-Голицына и двое ее детей в 1931, Михаил Михайлович и Елизавета Николаевна, Антонина и Мария Осоргины, Ульяна Осоргина и пятеро ее детей в 1931, Елена Николаевна Осоргина-Муравьева-Виленская в 1920, Валентина Раевская в 1924, Артемий Раевский в 1931, Николай Раевский в 1924, Татьяна Львовна Сухотина-Толстая в 1925, Ольга Николаевна Трубецкая после 1923, Валентина Философова в 1924, Мария Шереметева в 1927). Лева и Маня Гарр и Витя и Соня Матрос уехали в Прибалтику вскоре после 1921 года. Умерли в Измалкове и Лукине, Дмитрове и Верее в 1919, 1922 и 1929 годах шесть человек (няня Ольга Ивановна Жидыгина, Варвара Федоровна Комаровская-Самарина, Сергей Мансуров, Осип Павлович Осипов, Сергей Дмитриевич и Софья Федоровна Самарины). Этот печальный список следовало бы пополнить за счет тех родственников названных людей, которые были тоже репрессированы, но которых либо нет в портретах М. М. Осоргиной, либо они остаются неопознанными в числе «неизвестных». Относительно благополучно прожили в Советском Союзе одиннадцать человек (Сергей Голицын, Дмитриева-Мамонова, Елизавета Валериановна Оболенская-Толстая, Федор Петровский, Елена Александровна и Екатерина Александровна Раевские, Елена Ивановна и Ольга Ивановна Раевские, Дмитрий Михайлович, Сергей Львович и Сергей Сергеевич Толстые). Недаром свои обширные воспоминания Сергей Михайлович Голицын назвал «Записки уцелевшего» (1990), а сын и брат расстрелянных Владимира Сергеевича и Вари Трубецких Андрей Владимирович написал воспоминания под красноречивым названием «Пути неисповедимые» (1997).
Альбом Марии Михайловны Осоргиной следовало бы определить как последний усадебный альбом в России. Но в действительности – он из двух последних. В те же двадцатые годы формировался еще один близкий тематически альбом, автором которого был выдающийся, но рано погибший художник – Николай Николаевич Купреянов (1894–1933). Потомственный дворянин Костромской губернии, получивший хорошее художественное образование у Д. Н. Кардовского и А. П. Остроумовой-Лебедевой, он с 1919 по 1929 год подолгу жил в имении своих родителей и теток Селище на Волге (поблизости от Костромы). Здесь создан его самый известный цикл рисунков тушью и черной акварелью «Вечера в Селище». Дом Купреяновых был деревянный, одноэтажный, с колоннами, обставлен еще в XIX веке старинной мебелью красного дерева, массивными зеркалами в рамах, с картинами и портретами предков на стенах и с непременным для дворянского гнезда роялем. Глядя на портреты родных Н. Н. Купреянова, представленных при свете керосиновой лампы с чернотой ночи за окнами, в группах и поодиночке, за уроками детей, за чтением или самоваром в большой гостиной, за роялем, когда мать и тетка Н. Н. Купреянова исполняли в четыре руки сонаты Бетховена, живо припоминаешь аналогичные листы из альбома М. М. Осоргиной, исполненные в той же технике. Н. Н. Купреянов улавливал в этих своих работах таинственную и отчасти тревожную атмосферу, которую называл «рембрандтовской» и которая щемила сердце надвигающейся катастрофой. «От лампы свету столько, что можно еле-еле читать, и освещенная площадь – с чайное блюдечко, – писал Н. Н. Купреянов в декабре 1924-го. – Рембрандт. В этом смысле красиво». В августе 1926-го – другое возвращение к той же теме: «А по вечерам в комнатах – Рембрандт. Комнаты большие, высокие, лампы маленькие, под абажуром, резкий свет, черные тени». Селище удавалось отстоять значительно дольше, чем Измалково, но и оно в начале тридцатых подверглось национализации, а потом и полному исчезновению. При всей несоизмеримости талантов М. М. Осоргиной и Н. Н. Купреянова они оба были свидетелями конца дворянского сословия и дворянской культуры.
Публикация рисунков М. М. Осоргиной – лишь частичное возвращение ее художественного наследия к новой жизни. Она не только рисовала, но и писала маслом и акварелью. Ее работы никем ранее не собирались, они рассеяны по квартирам близких и дальних родственников в Москве, Париже и Нью-Йорке. Учесть все ее сохранившиеся произведения нелегко, многое, несомненно, погибло при обысках, высылках и переездах, но то, что уцелело, характеризует Марию Осоргину как незаурядного мастера портрета и пейзажа. Насколько нам известно, за сорок шесть лет своего пребывания в Европе она никогда не пыталась приспособить свой талант к западной художественной жизни. Россия была ее единственной привязанностью как художника, и наша задача – вернуть ее рисунки и живопись в историю русского искусства XX столетия.
Г. Г. Поспелов
«Двенадцать» Блока в иллюстрациях Ларионова
Михаил Ларионов работал над иллюстрациями к Блоку в 1920 году во Франции. В течение 1920 года они были трижды опубликованы [74] . «Первое парижское издание трудно назвать удачным, – пишет исследовавшая рисунки И. В. Шуманова. – Выразительность легких, прозрачных карандашных рисунков… потерялась в бледных типографских клише» [75] . Для издания в Лондоне Ларионов использовал те же рисунки, проходя поверх карандашных линий тушью и белилами. Экспертиза оригиналов лондонской книги обнаружила, что «под верхним слоем туши и белил лежит карандашный рисунок, …идентичный иллюстрациям первого издания» [76] . Таким образом, карандашные оригиналы для первого парижского издания не сохранились, зато налицо варианты нескольких, в том числе и центральных, сюжетов, не попавшие ни в одно из изданий, а рядом с ними – множество подготовительных рисунков разной степени завершенности. Иллюстрации, вошедшие в книги, – только «вершина огромного айсберга» работы Ларионова «по осмыслению поэмы Блока в частности и русской революции в целом» [77] .
74
Blok A. Les Douze. Paris, 1920; Blok A. The Twelve. London, 1920; Блок А. Двенадцать. Скифы. Париж, 1920. В 1988 году рисунки поступили в собрание Третьяковской галереи.
75
Шуманова И. Книжная графика М. Ф. Ларионова и Н. С. Гончаровой // М. Ларионов. Н. Гончарова. Парижское наследие в Третьяковской галерее. Графика. Театр. Книга. Воспоминания. М., 1999. С. 28.
76
Там же.
77
Там же.