Хвала и слава. Книга третья
Шрифт:
— Януш — да, он был поразительно несчастлив, — вздохнула Оля, прощая в этот миг панне Текле все ее колкости.
— Ах, да все они такие… — тоже вздохнула панна Текла. Неясно было, что она хотела сказать.
Геленка уже сидела за столом. Тут и она подала голос.
— Вот уж не думаю, — буркнула она. — Януш был очень счастлив.
Пани Оля, не заметившая, когда вошла дочь, вздрогнула от ее резкого, звучного, низкого голоса.
— Почему? — удивленно спросила она.
— Он был так занят созерцанием собственного пупка, что не видел ничего вокруг, — ответила Геленка. — Ведь это же настоящее
— А ты, Геленка, много понимаешь? — спросила мать.
— Уж во всяком случае побольше Януша! — Тон Геленки по-прежнему оставался резким. — Знаю, хотя бы, куда этот самый мир надо толкать. Чтобы потом на головы нам не падали бомбы…
— Ну и слава богу, Геленка, — с издевкой проговорила панна Текла, — теперь-то хоть мы по крайней мере знаем, кто выиграет войну. Панна Гелена Голомбекова…
Фамилию девушки панна Текла произнесла весьма ехидным тоном.
— Теперь-то, кажется, всем уже ясно, кто выиграет войну! — пожала плечами Геленка.
— Да, но мы-то в каком положении окажемся? — растерянно спросила Оля.
— Нетрудно догадаться, — проворчала Геленка. — С петлей на шее.
— Ну, так нельзя говорить, — запротестовала мать.
— Но вам же всем так кажется.
— Вам, вам… — повторила Оля. — Что значит вам? А ты что делаешь? Ты-то где?
Геленка молчала.
Панна Текла воспользовалась этим, чтобы вставить словцо:
— Анджей сказал, что будет в кофейне.
— Ах, да, — сорвалась с места Оля, — я должна была встретиться там с тетей Ройской.
— Пани Ройская в Варшаве? — удивилась панна Текла.
— Да, — вдруг почему-то смутившись, проговорила Оля, — она должна была сегодня приехать. Из Жабьей Воли. Вот уже три дня она в Жабьей Воле, около Жирардова. На грузовике туда приехала… с коровами, с провизией.
— Она уехала из Пустых Лонк? — спросила Геленка, удивленно подняв глаза на мать.
— Ну да, — Оля вдруг стиснула зубы. — Нет больше Пустых Лонк, — с трудом проговорила она.
— Как это нет? — спросила Геленка уже гораздо мягче.
— Там уже большевики, неужели ты не понимаешь этого? — сказала пани Оля.
Текла сидела, опустив голову и уставившись в стоявшую перед ней тарелку.
— Всюду они идут за нами следом.
— К счастью, не за нами, а за немцами, — торжествуя, проговорила Геленка.
— Пани Ройская не приехала к нам… — не поднимая головы, убежденно заключила панна Бесядовская.
Оля притворилась, что не слышит ее. Она вышла в переднюю и, захватив только зонтик, направилась на улицу.
Брацкая была залита солнцем. Тени — короткие и голубые. Оля уже привыкла к этой улице, которая была куда менее спокойной, нежели улица Чацкого. Она любила толчею на ней и оживленные магазины. На углу Хмельной был магазин Пакульских, которые даже в эти лихие времена сумели нагромоздить в витринах какие-то фрукты и овощи: луковицы казались сейчас золотыми, словно райские яблочки, — так светило солнце. Оля шла, наслаждаясь теплом, и, щуря глаза, разглядывала шумную толпу, текущую по тротуарам.
«Ничто нас не одолеет, — подумала она. — Жизненная сила…»
И вот на этом солнцепеке, в блеске летнего дня, пришла к ней мысль об Антосе. Собственно говоря, она никогда не покидала ее, и это не было фразой, когда Оля сказала панне Текле, что траур она носит в сердце. У Оли было гораздо больше оснований для траура — ее мучили угрызения совести. Слишком легко согласилась она на то, чтобы Антек остался в деревне. Слишком поздно она потребовала, чтобы он вернулся в Варшаву. Впрочем, она совершенно искренне полагала, что в деревне ему будет безопаснее. Иное дело, что ей это тоже было удобно. Присутствие взрослого сына в доме, в новом доме на Брацкой, только смущало бы ее. Она страшилась бы откровенного разговора со взрослым, ершистым сыном. В глазах Анджея она только изредка замечала немой укор. Историю «покинутого» на шоссе под Седлецом отца он затрагивал теперь только в разговорах с Геленкой, да и то тогда лишь, когда ему хотелось досадить ей или же сделать что-нибудь назло.
Не спеша повернула она на Хмельную.
Узенькую улочку до краев заливала голубая тень. Лавчонки по обеим ее сторонам набиты были всякого рода тряпьем. Люди продавали все, что могли, чтобы жить. Но кто покупал? У кого водились деньги?
Итак, Антек. Самое ужасное, что никто не знал, как он погиб. Анеля привезла бумажник и часы. Анеля казалась опечаленной больше, чем это можно было ожидать от дальней родственницы. Несмотря ни на что, Оля никак не могла свыкнуться с мыслью, что в жизни ее сыновей существуют женщины. Она догадалась об отношениях Антека и Анели. Анеля долго рассказывала ей, как сразу после того, как началась война, Антек жил у них. Но Оля хорошо знала об этом: тогда Антек писал еще довольно часто. А потом бесследно исчез. Почему он оставил бабкину хату? Анеля объяснить этого не могла. И ничего не говорила о том, как он оказался в доме Таргозских.
На углу Хмельной и Нового Свята стоял разрушенный дом. Но улица Фоксаль весело зеленела деревьями, небо оставалось чистым, и казалось, что сейчас июнь, а не август.
Оля вошла в магазинчик Ведля, в кофейню «Манила» на Новом Святе, а затем, пройдя через магазин, попала в маленький садик. Под большими — в белую и красную полоску — зонтиками сидели за маленькими столиками любители хорошего кофе. Немцы ломали себе головы, откуда брался этот кофе во время оккупации, но он был — и отличный. Анджей, устроившись в самом углу, уже поджидал мать. Зонт отбрасывал тень на его загорелое лицо. Щеки его синели после недавнего бритья. Оля очень давно не встречала сына «в городе» и теперь взглянула на него со стороны, как на чужого. Он поразил ее своей красотой и зрелостью. Это был совсем взрослый мужчина.
«Когда же это произошло?» — подумала Оля, присаживаясь к столику.
— Выпьешь кофе, мама? — просто и в то же время заботливо спросил Анджей.
Оля посмотрела на его руку, лежащую на столе. В другой он держал сигарету. Руки у него были удивительно красивые, с очень длинными пальцами. Мизинец почти такой же, как и безымянный. Ногти удлиненные и выпуклые, подстрижены очень коротко. На тыльной стороне ладони черные волосики — Анджей был все-таки очень темным брюнетом.
— Да, — проговорила она, — я выпью кофе, не стану дожидаться тетю Ройскую… Я с ней тут условилась.