Хватка
Шрифт:
— С-страшно дядечка, — икнул от страха Петрок, чувствуя, как стали ледяными и неподвижными, словно каменные, его ноги.
— Не нужно бояться, — спокойно продолжал чужак, — не смотри на рыжего. Его давно предупреждали. Свой выбор он сделал, а теперь должен решить и ты.
— Что решить? — видя перед собой какие-то светящиеся дуги, едва смог вымолвить Петруха.
— Решить? — повторил незнакомец. — А решить одну простую штуку — ты-то сам, каков? Такая же шкура и проныра, как рыжий, или советский парень, который, несмотря на все трудности, остается человеком и слушается тех, кто …за своих. Только решать тебе, солдатик, надо сейчас же, не откладывая. Скоро, очень скоро сюда прибегут немцы, станут тебя спрашивать — видел ли ты кого-то здесь, или нет? Что ты им ответишь?
— Они будут искать вас? — догадался Петрок.
— Что ты им ответишь? — стоял на своем незнакомец. — Ну?
Петруха потихоньку начинал приходить в себя и, чувствуя, что судьба дает ему шанс на спасение от железных лап Клима, быстро сообразив, произнес:
— Скажу, что пришел в бытовку и нашел Леньку за печкой. Никого не видел.
— Как думаешь, солдатик, — глянул строго чужак, — немцам хватит такого ответа?
Петрок замотал головой.
— Верно, — подтвердил его догадку незнакомец, — тебя станут бить, крепко бить, парень, а еще пытать.
— Тоже мне новости, — смахнул внезапно выскочившую слезу Петруха, — разом больше побьют, разом меньше…
— Он тоже был в лагерях, — отозвался от входа Клим, — привезли…, кажется из Кёнигсберга. Верно, хлопче?
Петрок кивнул, удивляясь про себя рачительной перемене в голосе великана.
— Так что же, ты хочешь сказать, что сдюжишь? — спросил напрямую чужак.
— Меня целый год колотили и шпуляли уколами, дядечко, — вздохнул Петруха, — ничего, потерплю еще.
— Эх, солдатик, — заторопился незнакомец, — не пугаю я тебя, но гляди — развяжешь язык…, Климу-то ничего с того не будет, с него, что с гуся вода, не раз уж выворачивался, а вот тебе тогда прямая дорожка в яму. Слышишь, о чем толкую?
— Слышу, — опустил взгляд Петрок.
— Товарищ генерал, — дернулся «Топляк», — вроде, как собаки лают. Надо торопиться…
— Генерал? — вытянул чумазое лицо Петруха. — Вы… наш?
— Наш, солдатик, наш, — тихо ответил чужак.
— Н-наши уже тут? — юноша забегал глазами между Климом и тем, кого тот назвал «генерал». — А? Пришли?
— Придут еще, — заверил незнакомец и шагнул к выходу, — слышь, парень, придут! Надо еще маленько потерпеть, ну, бывай!
— Дядечко, — схватил Петруха его за рукав, — я буду терпеть! Сколько надо буду терпеть, только приведите их, наших. Расскажите им, как нам тут…
— Тише, ты что! — чужак, глядя с сочувствием на всполошившегося парнишку, медленно оторвал от своего рукава его худую, холодную руку. — Не шуми. Я знаю, каково вам, поверь. Ну, бывай же, эх ты, солдатик…
Они спешно юркнули за дверь. Петрок, пятясь назад, еще долго глядел на нее, пока не уперся ногами в скамейку. От удара дрогнул огонь лапы, и это заставило его очнуться. В парке действительно ясно слышался лай и резкие людские окрики. Юноша понял, что, как и говорил незнакомец, вот-вот в бытовку ворвутся немцы, а ждать их на скамейке было неправильно. Следовало сесть у ног Леньки, прижаться к ним и плакать, чтобы со стороны казалось, будто Петрок просто убит горем. Он не раз видел, как дети и старики делали нечто подобное на похоронах в Легедзино, и по его разумению, такое проявление горя выглядело крайне убедительно. Он тут же рухнул на колени и, слыша тяжелый топот кованых сапог возле порога, сам того не ожидая, залился горькими слезами…
В десять часов десять минут утра, десятого же марта! с посыльным от Грайте в объединенную группу Винклера пришла новость о том, что их командира в срочном порядке вызывают в Берлин. Разумеется, расспрашивать посыльного по какой причине не имело никакого смысла, поэтому оберштурмбанфюрер лишь уточнил у штабного унтера о своих дальнейших действиях.
— В одиннадцать часов пятнадцать минут, — чеканил слова посыльный, — вас будет ожидать самолет.
— То есть? Где он меня будет ожидать? — думая, что ослышался, спросил Винклер.
— Вы полетите с площадки «Вервольфа».
Оберштурмбанфюрер округлил глаза и едва сдержал эмоции:
— Может, еще и на самолете фюрера? — не без сарказма уточнил он.
Унтер не имел желания шутить:
— Самолет будет другой, — сухо ответил он, — за вами пребудет "Хейнкель" — 111.
— Не-111? — озадачился Винклер. — Но ведь моя группа со своим добром в него не поместится.
Унтер опустил взгляд:
— Группа с вами не полетит, она отправится в другое место.
Вспышка необузданного негодования вынудила Винклера вскочить:
— Это …кто решил?
— Во всяком случае, не я, — спокойно ответил унтер, — мне лишь приказано передать вам приказ явиться к указанному времени на аэродром «Вервольф». Советую начинать собираться, господин оберштурмбанфюрер, дорога к самолету займет не меньше двадцати пяти минут.
— Как я пройду туда? — находясь в каком-то неопределенном состоянии, спросил офицер. — Нам же нельзя ходить вглубь территории самим? Тем более, здесь фюрер. Я, я… просто понять не могу, что вдруг случилось?
— За вами пришлют сопровождающего, — как и прежде не выражая никаких эмоций, заверил унтер, — он проведет к самолету. Будьте готовы, лучше подождать у трапа, чем бежать бегом…
С этими словами штабной козырнул и тут же скрылся за дверью.
Оглушенный новостями Винклер, садясь, едва не промахнулся мимо края кровати.
— Хорошо же сегодня начинается утро, — глядя на все это, глухо отозвался из угла, до того тихо лежавший на кровати Леманн. — Черт! Пятеро из наших еще на «охоте». Вернутся не раньше двух-четырех по полудню. Это же не из-за угла бойцов позвать, из сортира! Их невозможно просто взять и отозвать с «охоты».